Луиза Кент - Они шли с Васко да Гама

— Все тюрьмы похожи друг на друга, сеньор, — заметил Деннис. — А эта красивее, чем та, из которой вы с сеньором Пауло освободили меня.

Он взял Шонову арфу, настроил ее и начал перебирать струны.

— Что вам спеть, сеньор? Песню о храбрых рыцарях и прекрасных дамах? Об отважных подвигах на суше и море?

— Я слышал, ты как-то пел песню о Португалии. В ней не было подвигов, но… сегодня я буду рад услышать ее.

Говор вокруг замолк, когда голос Денниса поднялся над мурлыкающе-нежными звуками арфы:

— Пой со мной, Жоан, — окликнул Деннис.

Жоан Коэльо сел на своей циновке и запел:

Васко да Гама стоял, глядя в решетчатое окно на корабли. Он сам просил спеть эту песню, но, казалось, едва ли слышал ее.

пел Деннис, и голос Жоана ответил ему:

Мой капитан, выходят из пучины Испания и наш родимый край!

Струны арфы умолкли. Палья откашливался, Пирес прочищал горло. Не отворачиваясь от окна, Васко да Гама произнес:

— Что-нибудь повеселее, Деннис. Под какую это песенку люди плясали тогда на берегу? Знаешь, когда они топают и кружатся. Спой-ка ее нам. Пляшите, люди, если хотите. Пусть мавры знают, что мы не боимся их.

— Ты тоже знаешь ее, Жоан. Ту, что Шон сочинил, — сказал Деннис.

Жоан схватил гитару и подтянул струны. Шумная, веселая мелодия словно влила бодрость и прохладу в душный, горячий дворик. Мавританская стража столпилась в дверях, глазея.

— Эти христиане ничего не боятся, — сказал один.

— Или они сошли с ума, — заметил другой. — Смотри, как они скачут и кружатся!

Двор представлял странное зрелище. Люди в полинялых красно-белых мундирах топали и вертелись. Жоан, в измятом красном атласе, шагал взад и вперед, ударяя по струнам гитары. Деннис, бледный, блестел глазами над рыжеватым золотом арфы. Васко да Гама у окна, глядел, не оборачиваясь, на залив.

пели матросы.

— Конечно, они сошли с ума, — сказал второй мавр. — Смотри, они колотят друг друга, но смеются.

Во дворе снаружи раздался шум, но никто не обратил на него внимания.

— Дорогу, дорогу! — крикнул кто-то во дворе, но люди в красно-белом продолжали плясать и петь:

С наружного двора донеслись крики: «Заморин! Послы от Заморина!» — и последние звуки арфы и гитары замерли.

Толпа у дверей расступилась, и во двор быстро вошли трое молодых наиров, заложников, освобожденных капитаном Пауло. Их алые с золотом щиты были надеты на руки. Рукоятки мечей и браслеты сверкали в лучах заходящего солнца. С ними был Монсайде, испанец.

— Скажи португальскому капитану, что он свободен! — обратился к Монсайде старший, по виду, из наиров. — Скажи ему, что Заморин, наш повелитель, ничего не знал об этом вероломстве. Когда брат капитана послал нас на берег, мы пошли к Заморину и сказали ему: «Король, если ты хочешь убить португальского посла, скажи это сразу, и тогда мы сами убьем себя. Мы обязаны ему жизнью, ибо она была доверена ему в залог, и мы отдадим ее, ибо мы — люди чести». Заморин разгневался на тех, кто сделал это. Он посылает вам в подарок шелк, золото и жемчуг и просит у вас прощения.

Когда Монсайде перевел Адмиралу слова наиров, то мавры, охранявшие пленников, разбежались.

Васко да Гама поблагодарил наиров за помощь и сказал, что гордится, имея столь отважных и благородных друзей. Наиры сказали, что Заморин надеется, что португальцы свободно пойдут на берег и будут свободно продавать и покупать, что захотят, и что они позволят его людям побывать на португальских кораблях. После многих речей и комплиментов наиры ушли, и португальцы покинули дом Гозиля.

Стражи с острыми мечами исчезли, и Гозиля нигде не было видно. Исчезли и подарки, предназначенные Адмиралом для Заморина, но португальцы не стали терять время на их поиски. Они рады были уйти из этого дома и достичь реки, где ждал их с лодками Николай Коэльо, и увидеть на корме одной из лодок рыжего, веснушчатого мальчика в мавританском платье, с веслами в руках.

Деннис писал в своем дневнике:

«В каюте такой шум, что писать трудно. Мой брат купил в городе Каликуте попугая и научил его говорить. Это и впрямь образованная птица: она умеет говорить «Доброе утро» на ирландском, португальском, арабском и индусском языках, а также ругаться на двух последних и петь по-португальски. Таким образом мы плывем, качаясь, сквозь гром и дождь, под ее кудахтанье:

Сейчас, когда я пишу, она кричит: «Португалия, Португалия! Каликут! (Это ее имя). Португалию люблю. А ты что скажешь?»

Мало она знает о Португалии, бедная птица, а мы прошли сквозь такие бури, что не раз казалось — она никогда не увидит ее. И мы тоже. Мы оставались в Каликуте недолго, выйдя из дома Гозиля, только для того, чтобы купить еще немного пряностей и других товаров. На наши суда приходило много народу, чтобы поглядеть на них. Наш капитан приказал кормить их: они и вправду были очень голодны. Случалось так, что когда наши люди чинили паруса и брали с собой сухарей, то старые и малые отбирали у них сухари прямо из рук и ничего не оставляли поесть. Наши люди выходили на берег и обменивали свои рубашки на каликутские товары. Здешнему народу хватит и нескольких рубашек на всех! Мы покупали корицу, гвоздику и имбирь — те из нас, у кого были деньги. Кое-кто купил одну-две жемчужины.»