Луиза Кент - Они шли с Васко да Гама

Колокол умолк, и церковь наполнилась голосами, певшими «Тебе Бога хвалим». Громкий звон церковного колокола и выстрел с «Беррио» разбудили город. Когда моряки вышли из церкви, их окружила толпа. Люди спешили сюда на лодках, на лошадях, на ослах, на мулах. Многие бежали пешком по темной дороге. Жены искали своих мужей, сыновья — отцов, сестры — братьев, девушки — возлюбленных. Многие пришли просто из любопытства, и эти говорили громче всех. Слова: «Васко да Гама — Индия — богатства — драгоценности — пряности», так и летали по всему церковному двору, но многие в толпе молчали, от радости или горя. Какая-то старушка с морщинистым лицом под спутанными седыми волосами схватила, рыдая, Шона за руку:

— Мой сын, Перо Эсколяр! Где он?

— Он там, с Адмиралом, — ответил Шон.

Женщина повернулась и, не поблагодарив, исчезла в толпе. К Жоану приблизился загорелый, низенький человечек и спросил:

— Можете ли вы сказать мне, юный сеньор, о матросе по имени Санчо Мехия?

И Жоан ответил с грустью:

— Могу, сеньор. Мне жаль его. Он был храбрый человек. Он умер в Гвинейском заливе два месяца назад.

Человечек прошептал:

— Только два месяца назад! — и прислонился на миг к стене. Потом он сказал: — Это был мой брат. Видел ли он Индию и улицы, вымощенные золотом? Видел ли Санчо Индию, сеньор?

— Он видел Индию, — ответил Жоан.

— Благодарю, сеньор, — сказал человечек и заковылял прочь в темноту. Слышно было, как он бормочет на ходу: — Только два месяца назад!

Жоан обратился к Шону:

— Это похуже каликутского плена. Николай отпустил нас ночевать на берегу. Давай, разыщем Луизу и проводим ее домой.

Рядом с ним кто-то проворчал:

— И давно пора. Или мои лошади должны портить себе ноги, стоя всю ночь на этих камнях?

Жоан обернулся.

— Это ты, Дамиан? — сказал он глядя в лицо старого слуги. — Я рад тебя видеть.

— Спасибо, сеньор. Это я и никто другой. Я не знаю больше никого, кто мог бы стоять здесь с заката солнца в ожидании простуды, ревматизма, лихорадки или даже оспы. Я тоже рад вас видеть, сеньор, но всему должны быть пределы, а я — слуга, а не сова, как я часто замечал вашей сестрице. Вам и вашему другу придется воспользоваться моей лошадью, сеньор. Она стара и крива, так что спотыкается, особенно ночью, но вы с ней поладите…

— Нет, — быстро сказал Жоан. — Я лучше побегу, Дамиан, и снова почувствую землю под ногами. А ты, Шон?

— Я тоже, — сказал Шон, — с Коном… — и положил руку на голову пса.

Кон держался у его колена и двинулся вместе с ним так, словно был прикован к нему, как и сонный попугай у него на плече.

Они разыскали Луизу и усадили ее на того самого белого коня.

— Держись за гриву, — сказала девушка Шону, и они двинулись вместе, словно одно целое: белый конь, девушка в бледном платье, юноша в мавританской одежде, с птицей на плече, и рыжий пес.

Сказать нужно было столько, что никто не пытался говорить. Один раз Шон, вспомнив о том дне, когда хотел увести эту самую белую кобылу от стычки со слугами Нуньо Кальвеса, сказал:

— Надеюсь, у тебя есть хлыст, на случай, если встретимся с разбойниками?

Луиза наклонилась и пощекотала ему щеку своим алым хлыстом. «Каликут» забормотал: «Девы рады будут нам». Дамиан время от времени ворчал, что Луизины дяди выщиплют ему все волосы на голове, на что Луиза возразила, что, по крайней мере, сеньор Мартиньо не подумает об этом, так как, когда они уезжали, он плясал в церковном дворе, обнявшись с каким-то толстым монахом.

Жоан засвистал. Это были один-два такта, но Шон узнал песенку и улыбнулся в темноте. Эту песенку Жоан играл на палубе «Сан-Габриэля», чтобы известить Шона, что мятеж еще не начался.

— Мы поедем по улице Крыс, — сказала Луиза слуге, и тот заворчал что-то.

— Это не займет и десяти минут, — настойчиво сказала Луиза.

Старый дом темнел на усеянном звездами небе. Через садовую стену свешивались ветви роз. «Красных роз», — подумал Жоан, вдохнув их запах. Он вспомнил, как постучался впервые в эту тяжелую дубовую дверь; вспомнил Шона, выброшенного из нее, Рахиль с фонарем, от которого ее жемчуг на платье и щеки стали розовыми. Он поднял железный молоток и с лязгом опустил его. Тишина внутри; долгое молчание, в котором только фыркали лошади, да ветви роз царапали от ветра садовую стену. Потом шаги внутри.

Луиза позвала:

— Рахиль! Рахиль! Смотри, кого я вам привела.

Загремел железный засов, и дверь открылась.

У Рахиль не было на этот раз ни жемчуга в волосах, ни платья из белой парчи. Светильником в ее руке был огарок дымной сальной свечи, платье было черное. Под облаком ее черных волос лицо похудело и побледнело, и темные глаза казались слишком большими для него.

Но Жоан подумал: «Она стала еще красивее».

— Дом? Мы можем оставаться в нем? — спросила Рахиль, поднимая свечу и глядя на Луизу.

— Да, Рахиль, — ответила Луиза. — Вы можете оставаться в нем. «Беррио» вернулся!

Закуто сидел наверху, в лаборатории, следя за звездами. Услыхав шум внизу, он встал. Он не ел весь день, и голова у него кружилась.

— Пришли! — пробормотал он. — Они заберут мой дом. Но они говорили, что это будет завтра. Наверное, это уже завтра.

Он заковылял по длинной лестнице. В пустом доме раздавались какие-то странные звуки: собачий лай, человеческие рыдания, или смех? И странное, резкое бормотание. В зале были люди. Сеньорита, нередко приносившая им пищу, а с ней и надежду, когда дела обстояли совсем плохо; двое людей в мавританской одежде, птицы, хлопавшие крыльями в свете свеч и бранившиеся по-арабски. Шонов рыжий пес, с лаем бегающий вокруг…

Он стоял так одно мгновенье. Потом Рахиль заметила его и подбежала со словами:

— «Беррио» вернулся, отец! «Беррио» вернулся! Это Жоан! И Шон! Они вернулись из Индии!

Тогда тот из двух мавров, что был пониже, обернулся, и это был Шон, с обгоревшим носом, с веснушками, с зелеными глазами и с прежней дружеской улыбкой.

Он крепко обнял Закуто и сказал:

— Посмотрим, как они завтра попытаются отнять у вас дом! Я с величайшим удовольствием возьмусь душить их по одному!

Закуто пробормотал:

— Сириус, звезда Пса!

И Прокион с тобою! Вы вернулись!..

— Да, мы вернулись, сеньор! Мне нужно многое рассказать вам о южных звездах и показать карты чужих земель. Но пусть это подождет до завтра! Сегодня я рад буду уснуть на старом соломенном тюфяке в лаборатории и встретить утром ваших гостей.