Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— С кровью и с мясом?

— В каком понятии?

— Ладно. Пойду попрошу кого из матросов, чтоб позвали Ивана.

Батюшка Лебедь отверг:

— Не хочу видеть сукиного сына. Я. ж ему непременно морду побью, а эти вот, — кивнул на площадь, — привяжутся ишшо. Да и тучища, вишь, какая наползает — поспешать надо. Повидай иво, выговор от меня передай строжайший, а так и от матери. Ну, а гостинцев — как знаешь. У тебя все есть.

— Ладно.

Ной обнял отца, трижды поцеловались, и батюшка Лебедь сел в коробок, понукнул гнедых и рысью поехал прочь с пристани. Ной некоторое время смотрел ему вслед с сожалением, что оставляет отца, хозяйство и сестренок, и кто знает, что его ждет в Красноярске!..

Матросы с носилками грузили на «Тобол» дрова. Возле берега — поленницы, поленницы сосновых и березовых дров — на полную навигацию заготовлено. Потому-то и поредели вокруг Минусинска леса.

Ной задержал одного из матросов, возвращающегося с парохода с пустыми носилками. Спросил: плавает ли на пароходе масленщиком Иван Васильевич Лебедь?

— Есть такой.

— Будьте добры, позовите на берег. Скажите — брат просит.

— Брат? Позовем.

Как раз в этот момент к трапу подошел Артем Таволожин, увидел Ноя, развел руки:

— Так вы все-таки приехали? Ну, здравствуйте.

— Здравствуйте, товарищ председатель.

— Ну, как вы?

— Погрузился на «Россию», как Селестина Ивановна оставила мне записку для капитана.

— Пожалуй, поздно вам ехать в Красноярск. События происходят быстрее, чем мы думали. Мы получили телеграмму…

— Слышал, когда выступал Тимофей Прокопьевич.

— Боровиков? Вы его знаете?

— В Белой Елани виделись, когда я туда ездил уговаривать казаков.

— Сожалею, Ной Васильевич, что я не встретился с вами сразу, когда вы приехали из Петрограда. Тарелкин, например, все-таки не помнит вас, и будто не разговаривал с вами. Ну, это мне понятно. Эсер! И для него сейчас первостепенная задача — полный разрыв с большевиками. С казачеством заигрывает, чтоб собственную шкуру спасти. Вот вам истинная физиономия эсеров!

— Баламуты несусветные!

— Если бы только «баламуты», Ной Васильевич! Впрочем, вы их великолепно знаете по Гатчине и Петрограду. Все наши из Красноярска уходят пароходами вниз по Енисею. Присоединяйтесь к ним. А мне положено быть здесь. Мы так просто не сдадим своих позиций господам эсерам Тарелкиным и меньшевикам на уездном съезде Советов.

— Угу! — А себе на уме: «И председатель, стал быть, не поспешает в тундру на съедение гнуса и стребление белыми».

С парохода сошел на берег черноволосый парень в промасленной робе — узковатый в плечах, черноглазый. Уставился на рыжебородого; Ной, увидев его, сказал:

— Иван?! Ну и вытянулся ты! — И к Таволожину: — Брат мой. Плавает на пароходе масленщиком.

— Брат? Ну, ну! Не буду вам мешать.

Таволожин энергично пожал руку Ноя и пошел на пароход.

Иван сошел с трапа на берег, и Ной молча схватил его в свои объятия.

— Медведь! — сказал Иван. — Вот уж не ждал тебя встретить, хотя и наслышался много. Даже не верил, что про тебя говорили. Ты же, кажется, казачий офицер?

— Кажется! Хо-хо, Иван Васильевич. Хорунжий!.. А тебе кажется!.. Вырос, вырос! Тонковат только. Батюшка был со мною на пристани; гневается на тебя. Ну, да на родителей не надо злобствовать. Ты не безродный Иван, а от матери и отца при честной фамилии народился. И рода нашего достославного, русского.

— От Ермака того?

— А что Ермак? Плохо России послужил, если Сибирь для царства завоевал? То-то же, брат. Думать надо. Владимир Ильич Ульянов-Ленин сказал при собеседовании: казачество — такое же трудовое крестьянство. Смыслишь? То-то же!

— Казаки показали себя сейчас на стороне белых! Они же всегда были при царях карателями.

— Само собой, — поддакнул старший брат. — Это ведь глядя по тому, кто за спинами казаков. Не в лицо надо смотреть, а за спину: там бывает виднее и понятнее, что к чему и по какой причине свершается.

— А ты сильно похож на отца. Только выше и в плечах шире.

— На силу не жалуюсь, слава Христе. И тебе бы надо возмужать не возле машин, а в поле, на пашне, на сенокосах, и плечи бы сами собой в размах пошли.

— Мне силы хватит, — успокоил младший старшего. — Как же, интересно, ваш полк оказался на службе социалистической революции?

— А ты думаешь, что революцию свершили одни матросы, большевики и рабочие? Были и солдаты, и образованные господа, да и сам Ленин не из масленщиков, Иван. Человек при большом уме и с образованием. Такоже. И не будем говорить про то. Не знал я, что ты плаваешь на «Тоболе». Батюшка только на пристани сказал. А я уж погрузился с конем на «Россию». Каюту первого класса занял, якри ее. Пойдем ко мне, посидим часок. Четыре года не виделись. Чаю попьем с медом, да гостинец передам тебе от матушки и сестренок.

— От парохода уходить никому не разрешается, — ответил Иван. — Видишь, патрули? С ними приплыли и уплывем при военном коменданте. У нас и так по пути следования сбежали семеро из команды, и даже повар удул с тремя матросами. Отвязали шлюпку и удули, гады!

— Кто у вас комендант?

— Кривошеин из Красноярского ПВРЗ, крепкий товарищ.

Ной увидел председателя УЧК с двумя военными — все во френчах, с маузерами.

— Познакомься, товарищ Лебедь, с военными комендантами пароходов, — сказал Таволожин и представил: — С «России» — товарищ Яснов. Павел Лаврентьевич, — обратился он к Яснову. — На вашем пароходе поедут священные особы — архиерей Никон со своими чернорясными монахами, три дамы с ним. И еще сплавщики-артельщики. Приглядитесь к ним. А это, — показал председатель УЧК на второго военного, — комендант «Тобола» — товарищ Кривошеин. У них на пароходе будет плыть известный вам чрезвычайный комиссар Боровиков. Старайтесь, товарищи, по возможности не отрываться друг от друга. И будьте осторожны на пристанях, особенно в Новоселове. Возможна попытка захвата пароходов, учтите. Имеются такие сведения. У вас при себе оружие?

— Карабин и кольт, — ответил Ной и, воспользовавшись моментом: — Вот зову брата на часок к себе в каюту — четыре года не виделись, можно?

— Пожалуйста! — разрешил Таволожин.

Внимательный, щупающий взгляд серо-стальных глаз председателя УЧК как бы просветил еще раз на прощание Ноя с братом Иваном.

— Ну, всего вам хорошего! Пароходы должны уйти часа через два-три максимум. Еще раз напоминаю: всемерно охраняйте пароходы. Всемерно! Утром восемнадцатого пароходы должны быть в Красноярске. Это самый крайний срок, товарищи.

Военные коменданты, а с ними и Ной с братом Иваном, попрощались с Таволожиным и разошлись.

Три мужика в шабуришках и поношенных войлочных шляпах шли по пристани к пароходу «Россия». Мешки на плечах, но мужики не горбятся под тяжестью. Ной внимательно присмотрелся. Странные мужички! Все в броднях с ремешками у щиколоток, но шаг-то не мужичий, с пришаркиванием пяток, а с вытягиванием стопы, доподлинно офицерский. Заросшие и давно не бритые; а разве мужик, не носящий бороду, поедет из деревни в губернский город, тщательно не побрившись? Ясно, офицеры! Документы у них, понятно, в полном порядке — комар носа не подточит. Но Ноя не проведешь: у него наметанный глаз. Это и есть, пожалуй, сплавщики-артельщики, про которых обмолвился председатель УЧК. Ну и ну! Слетаются белые ястреба в место гнездования. Сколько их? Трое или тринадцать? Если не трое — на «России» Ной до Красноярска не доплывет, это уж как пить дать!