Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Ха-ха-ха-ха! Цензура! Если бы только цензура?! Это — преисподняя дьявола, не государство! Не-ет! Тюрьмы и плети, расстрелы и пытки! Не-э-э государство! Пишите, пан профессор, свои очерки хоть до самой смерти. Я тоже когда-то писал труды по горному делу… Будь оно все проклято! Теперь я хочу только выпить.

Ухоздвигов налил полный фужер коньяку и выпил залпом. Он хотел опьянеть, чтобы ничего не помнить и не чувствовать ноющей боли в плечах и спине от казачьих плетей и офицерских кулаков, и еще большей боли, сжимающей сердце.

— Ко всем чертям! — ударил кулаком по столу Ухоздвигов.

— Гавря! Ты совсем сдурел. Перестань лакать коньяк такими дозами. Что подумают гости?! Ради бога, Гавря!

— «Я верил вам в минуты счастья, при встрече были вы со-о мно-оо-й»… — вдруг затянул романс Ухоздвигов.

— Гавря! Прекрати!

— «Измеен-аа счастие вен-ча-а-а-ет»… — ревел все громче Ухоздвигов.

— Я прошу тебя, Гавря! Умоляю. Перестань орать эту волчью песню. Или я разревусь. На, закури! — и Дуня трясущимися руками сунула в зубы Ухоздвигову папиросу. — Пани Марина, пан Юзеф, простите его. Не оставляйте меня одну! Я с ума сойду с ним здесь.

«Как одиноко! Как страшно одиноко! — думал пан Стромский, расхаживая по комнате и не находя себе места. — Всем страшно и не с кем даже поговорить!». Разве мог он, пан Стромский, открыть этому пьяненькому хлюплому поручику, такому жалкому интеллигенту с разбитой физиономией, что его жена Евгения, быть может, умирает сейчас среди арестантов, плененных полковником Дальчевским. Как в жизни все у него перемешалось, перевернулось! Разве думал он, что все так обернется, когда женился на русской учительнице Евгении Катышевой, которая оказалась членом РСДРП, большевичкой. Не минуло и двух лет их супружеской жизни, как Евгения была схвачена на подпольной сходке в Варшаве и сослана в Енисейскую губернию, в Канский уезд. А еще через год и сам пан Юзеф с сестрой Мариной были арестованы и определены в ту же «благословенную» каторжно-ссыльную губернию, но не в Канский уезд, а в Туруханск — поближе к белым медведям, так что пан Юзеф мог теперь действительно изучать курс истории окраинной губернии Восточной России сколько ему угодно.

После Октябрьского переворота Евгения Стромская вошла в состав губернского Совета и работала среди польских легионеров, создавая батальон интернационалистов. А когда Советы в Красноярске оказались раздавленными, Евгения, как ее ни уговаривал муж, бежала с красными на одном из пароходов флотилии. А всех захваченных в Туруханске сегодня доставили в Красноярск, но еще не выгрузили с какого-то лихтера. Каково же теперь ему, пану Стромскому? И почему не идет Никифор? Он же обещал все разузнать?!

Настенные часы отбили половину четвертого, когда в коридоре послышались чьи-то шаги.

— Юзеф, это к нам! — сказала Марина и кинулась к двери.

— Мы оставляем вас, пани Евдокия. Очень благодарны. Спокойной ночи. Уже светает.

И вот они снова вдвоем — Дуня и Гавриил Иннокентьевич. Не близкие и не далекие. Сожители на грешной земле.

Ухоздвигов уткнулся лбом в сложенные на столе руки и мгновенно уснул — отключился.

Дуня отодвинула от него тарелки, убрала бутылку. Ей было не до сна! Нервное возбуждение спало, но теперь ее стало морозить.

В дверь кто-то постучался. Вернулась пани Марина.

— О, пани Евдокия! Вы не знаете, что происходит на пристани! Наш знакомый был там. Видел, как гнали арестованных с баржи на берег и били, били — казаки, солдаты! Плетями, ружьями!.. Это что-то невероятное, страшное, жуткое! Их сейчас гонят по нашей улице. Разрешите нам с Юзефом посмотреть с балкона. О, матка боска!

— Зовите, зовите его скорей!

Стромский с Мариной выбежали на балкон.

— Гонят! — раздался голос Стромского.

— Боженька! Гавря! Гавря! Проснись!

— Ну, что такое?!

— Гонят!

— Кого гонят?

— Арестованных гонят!

— А! Пусть гонят всех в преисподнюю! — И тут же рухнул на пол вместе со стулом.

Дуня выскочила на балкон. В улице трое конных казаков, а в отдалении, по Благовещенской — арестованные.

— Эй, вы! Убирайтесь с балкона! — раздался окрик с улицы.

Стромский с Мариной спрятались за балконную дверь.

— Эй, ты! Слышишь?!

— Я у себя дома, где хочу, там и стою.

— А пулю заглотнуть не хошь?

Казак снял карабин.

— Стреляй, гад, — вскипела Дуня, но Марина и Стромский втащили ее в номер.

Стромский стоял у балконной двери, сосредоточенно накручивая длинный ус. Ухоздвигов валялся на полу. Свет лампы тускнел — розовело небо.

Солнце еще не выкатилось из-за горизонта. В предрассветном мареве белым айсбергом возвышался на площади огромный собор, светясь золотыми тыквами куполов с узорчатыми крестами.

Черная толпа арестантов приближалась. Послышался цокот подков по мостовой, фырканье коней.

Дуня подскочила к Гавре, чтобы поднять его.

— Гавря! Гавря! Да проснись же ты, ради бога!

— Пани Евдокия, не тревожьте его, не тревожьте. Давайте положим его на диван, — сказал Стромский. — И пусть он спит.

Втроем они кое-как затащили Ухоздвигова на диван.

Пан Юзеф все свое внимание сосредоточил на улице, прячась за оттянутую на балкон портьеру. Дуня с пани Мариной тоже спрятались за портьерой.

Впереди проехали конные, за ними шли солдаты с ружьями наперевес, за солдатами пешие казаки с обнаженными шашками, а рядом с арестованными — чехословацкие легионеры с винтовками при ножевых штыках. Вдруг все движение остановилось, как раз напротив балкона. Произошла какая-то заминка. Легионеры почему-то отошли в сторону, а конные казаки подъехали вплотную к арестантам.

— Юзеф! Они что-то задумали! — охнула Марина, а Дуня узнала есаула Потылицына на вороном коне и на соловом — подхорунжего Коростылева. Те самые!

— Боженька!

В этот момент какой-то казак выхватил женщину в гимнастерке из первого ряда. Она отбивалась, но коннику помогал пеший солдат.

— Евгения! — крикнул Стромский и рванулся на балкон.

— Юзеф! Юзеф! Что ты делаешь?!

— Это она, она! — твердил Стромский.

Ной отчетливо видел, как подхорунжий Коростылев перегнулся и, схватив женщину в гимнастерке за ремень, поднял ее и положил впереди себя поперек седла. Кричали арестованные, на них налетели казаки, солдаты и били плашмя шашками, прикладами, плетями. Коростылев ускакал со своей жертвой и двумя казаками.

— Не смешивать ряды!

— Сволочи!

— Черносотенцы! — кричали арестанты.

Из того же первого ряда трое пеших тащили кого-то в шубе, но его держали товарищи. Тогда старший урядник Ложечников накинул аркан на шею человека в шубе и выдернул его из колонны.

— А-а-а! Марковского, Марковского убивают!

Аркан почти задушил Марковского. Он упал, но петля сорвалась, и он, глотнув воздуху, рванулся в толпу арестантов, которые укрыли его. Снова просвистел аркан. Полузадушенную жертву поволокли по земле; двое пеших содрали с нее шубу. И когда Марковский бессознательно ухватился за стремя, Ложечников перекинул его впереди седла, а другой казак ухватил за ноги.