Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Стоять на месте! — орал Потылицын, кидая своего коня то в одну сторону, то в другую.

В рядах арестантов началось смятение, послышались истошные вопли. Заорали чехи:

— Конец! Конец! Порядка! Порядка нужен!

— Боженька! — вскрикнула Дуня. Теперь их не гнали с балкона — не до того! — Хорунжий Лебедь! Маменька! Кого это он? Кого? Еврейку какую-то. И он с есаулом?!

Хорунжий Лебедь выхватил Селестину. Толстая женщина вцепилась в нее, Ной толканул ее так, что она отлетела на других арестантов, подхватил Селестину с растрепавшимися черными волосами, кинул поперек седла у передней луки. Вельзевул взлетел в дыбы, сбив грудью чешского легионера.

Есаул Потылицын с полковником Мезиным, отвечающие за этапирование в тюрьму арестованных, отлично видели, как быстро управился со своей жертвою хорунжий Лебедь. Есаул оглянулся на Мезина:

— Это хорунжий Лебедь! Ему никто не поручал…

— А кому и кто поручал? — вздулся Мезин, напряженный и испуганный происходящей расправой. — Спрашиваю!

— Я и говорю: никто никому не поручал, — извернулся есаул. — Все окончательно взбесились! А свалят на меня и вас. — Увидел рядом казака своей отборной сотни: — Торгашин! Лети за хорунжим. Пусть вернется! И чтоб никакого произвола! — И заорал во всю глотку:

— Стро-ойся!..

А на балконе гостиницы:

— Матка боска! Матка боска!

— Черносотенцы проклятые!

— Боженька! Хорунжий Лебедь заодно с есаулом! Я ему глаза выцарапаю, гаду рыжему!

А внизу бьют, бьют прикладами, плетями, ножнами шашек.

Рев, визг на всю Соборною площадь.

— Строойся! Строойся! — орет с другой стороны полковник Розанов. — Прекратить! Есаул, прикааазывааю!

— Боженька! боженька! Полковник Розанов тут, Мезин, есаул, подполковник Коротковский!

Чехословацкие легионеры, исполняя команду капрала Кнаппа, снова оцепили колонну. По четыре в ряд, по четыре в ряд, четыре шага ряд от ряда.

Двинулись…

Ряд за рядом.

Спешили, толкались, подбегая рысью, скорее, скорее!

Пани Марина быстро и часто шептала молитву матке боске; Юзеф Стромский собрался идти на поиски Евгении; это ее увезли первые два казака, он в том уверен. Далеко черносотенцы не увезли — где-то прикончат на Каче.

— Я тоже пойду с вами! — решительно заявила Дуня.

— И я, Юзеф! И я!

— Город на военном положении, — напомнил Стромский. — Всем вместе опасно идти. Будем пробираться задворками по одному.

Смятение. Растерянность, подавленность. Свершилось ужасное, вопиющее!

Розовело небо; сияли золотые купола собора.

Казак Торгашин, пришпоривая своего не столь рысистого коня, потерял из виду хорунжего с его жертвою. Со стороны Качи неслись истошные вопли истязуемых.

— Кааараааул — высоко взмыл истошный женский вопль.

— Кааараааул!

— Спааситее!

И потом раздались выстрелы.

Торгашин увидел, как трое казаков, спешившись у мельницы, полосовали кого-то шашками. Ему показалось, что один из них хорунжий Лебедь. Вопли истязуемых были настолько страшными, что Торгашин, охваченный ужасом, повернул коня и ускакал обратно.

Решение спасти Селестину Гриву хорунжему пришло сразу, мгновенно, когда он в колонне не нашел Ивана, и Селестина кинула в его адрес слова, полные ненависти и презрения. Понимал: в тюрьму ее доставят на короткий срок; как-никак работала в Минусинском УЧК. Когда возле гостиницы «Метрополь» началось избиение арестованных и подхорунжий Коростылев, выдернув из колонны женщину — это была Ада Лебедева, — ускакал с нею, а за ним трое совладали с каким-то мужчиною, хорунжий спешился и отбил от колонны Селестину. И когда Вельзевул понес его галопом по Архиерейскому, он еще не успел сообразить, что будет делать дальше, хотя и помнил о своей тайной квартире, подготовленной для брата Ивана.

По дороге слышал душераздирающие вопли убиваемых откуда-то со стороны мельницы Абалакова… А Вельзевул летел, летел знакомою дорогою вниз, перемахнул Юдинский мост, и не по воле Ноя на мосту перешел на рысь, повернув к ограде Ковригиных. У Ноя сердце екнуло. Вот так штука! Ехать в Кронштадт было поздно: время упущено! Оглянулся, не спешиваясь: казаков не видно. Но и к Ковригиным стучаться не решился — на виду стоит у ворот да и дом из ненадежных все-таки! Осенило: к Абдулле! У Абдуллы проживает на тайной квартире Артем. Да и как бы он поехал в Кронштадт к Подшиваловым? Как объяснит им, если внесет в дом женщину в гимнастерке в таком состоянии? Сразу догадаются: из колонны арестантов. Это же обеспеченный провал!

Не медля, помчался к Абдулле. На его счастье ворота были открыты — сын Абдуллы, Энвер, выезжал в легковом экипаже в извоз.

Ной въехал в ограду, спешился.

— Ай, бай! Ай, бай! — забормотал перепуганный Энвер.

— Артема позови! Быстро!

— Ай, бай! Ай, бай! — постанывал Энвер, направляясь не в дом, а на задний двор, где у семьи Бахтимировых была шорная мастерская и там же баня.

Ной снял Селестину — она была не в состоянии стоять, ноги подкашивались. А взгляд дикий, полный ужаса. Перепугана насмерть. Ной держал ее возле себя и дрожь ее тела передавалась ему.

Прибежал Артем, в нижней рубахе, босиком. Увидев Селестину, узнал и от неожиданности остановился, будто его парализовало.

— Возьмите ее! Скорее! — напряженно проговорил Ной, и когда Артем подхватил Селестину, не задерживаясь, махнул в седло, развернул Вельзевула и был таков — только цокот копыт раздался в улице.

Колонну арестованных нагнал на подходе к тюрьме. Увидев хорунжего, есаул Потылицын подъехал к нему:

— Где жидовка, которую вы увезли, хорунжий?

Ной успел все обдумать:

— Плывет в обратном направлении, — твердо ответил он.

— Куда плывет? По какому праву вы ворвались, спрашиваю?!

— Разве я не видел, как подхорунжий Коростылев уволок одну… И я за ним, следственно. Большевичка же! У меня, слава Христе, все обошлось тихо, без рева и крика, следственно.

— Тихо! Черт бы вас побрал! — ярился есаул. Он готов был лопнуть от злости и, матерясь, предупредил:

— Отвечаете вы, учтите! Это вам не сойдет! Кто вам поручал, спрашиваю?

Ной вытаращил глаза, взяв себя в руки. Ну, гад! Этакий хлыщ, а?

— Я-то подумал в суматохе, что брали без особого поручения. И сам потому взвинтился. А кто поручал?

Ничего не ответив, есаул поехал прочь — колонна подошла к тюрьме.

Розовела тюрьма в лучах восходящего солнца.

Трехэтажная с полуподвалом, красно-кирпичная, за высокой каменной стеной с железными воротами, прозванная в городе гостиницей «Красный лебедь», она в этот ранний час 27 июля 1918 года ждала измученных и истерзанных арестантов.

Путь от пристани и до тюрьмы был кровавым…

Чехословацкие легионеры по команде капрала Кнаппа один за другим ушли в тюремный двор.