Юрий Трусов - Золотые эполеты

Продолжить на другой день поиски Богданки Кондрат не смог. Словно снег на голову, ночью, перед самым рассветом, появился Виктор Петрович. Он приехал в той же громадной карете, в которой они добирались домой из Петербурга. На тех же гривастых битюгах, запряженных цугом, с тем же возницей Анлюсом.

Кондрат первым услышал шум подъезжающей кареты. Он уже проснулся, готовился к подъему, чтобы оседлать Бурана, и вдруг услышал такой знакомый стук окованных железом колес. Стук, который никак не мог перепутать ни с каким другим. «Неужели Виктор Петрович пожаловал? — подумал он. — Или мне со сна померещилось?» Но стук колес по булыжнику явственно повторился.

Кондрат бросился отворять ворота. Не успел он их открыть, как попал в объятия вышедшего из кареты Скаржинского. Тот крепко обнял его и по-отцовски поцеловал.

— Ах ты мой дружочек!.. — Первый раз он его так назвал, словно сына родного. Кондрат почувствовал прилив от этого радости.

И не успели войти в дом исправника, как Скаржинский сразу в упор поведал.

— Понял я, Кондратушка, что трудненько тебе будет тут, в Одессе…

— Знаю, Виктор Петрович, — ответил Кондрат, вздыхая.

— Значит, и Богдану не сыскал?

— Не сыскал…

— Неужели и следов нет?

— Насчет следов, так они есть.

И он поведал о своей встрече со сторожем на причале.

— Ну а он-то помог тебе? — спросил Скаржинский и увидел не пришедшего в себя ото сна Василия Макаровича. — Говори честно, помогал или нет? — повторил он свой вопрос.

Исправник хотел было подать руку Виктору Петровичу, чтобы поздороваться, но хозяин Трикрат отстранился.

— У меня с тебя спрос особый, Макарыч, — искоса посмотрел он на исправника, словно опять он, Скаржинский, был его эскадронным командиром.

— Слушаю, ваше благородие, — вытянулся тот по стойке смирно.

— Отставить, Макарыч, — слегка улыбнулся Виктор Петрович, — вызови немедленно своих гайдуков-ярыжек [10] 1 Ярыжки — полицейские. и поедем искать Богдану. Лучше в моей карете, и не откладывая. Понял?

— Понял, ваше благородие. Только отдохнуть бы вам с дороги. Отдыхать после смерти будем, Макарыч. Тогда всласть наотдыхаемся. Это вы завсегда такое еще на войне говорили, — ухмыльнулся исправник. — Но позавтракать можно?

— Только быстро, и без водки.

И началась бешеная гонка. Лошади три дня мчали громыхающую карету по всем улицам, площадям, переулкам, проспектам Одессы. Карета иногда останавливалась. Из нее выскакивали переодетые в цивильные платья полицейские, заходили в каждый дом, спрашивали жильцов: нет ли у них молодой женщины по имени Богдана. Но все поиски были тщетны. Богдану нигде не удалось найти. Осматривали тщательно и лекарни, и тюрьму, и церкви, и рынки, и почтовые станции, гостиницы, трактиры, места призрения, задержанных в полицейских участках, но не находили ее следов. Осматривали и вынюхивали ищейки Шмонь и Шонь.

Поиски продолжались с раннего утра и до сумерек, возвращались они усталые, измазанные подвальной и чердачной пылью, всегда очень удрученные и не только Кондрат и Виктор Петрович, но и исправник и даже его подручные полицейские. Их всех угнетала безрезультатность поисков. Виктор Петрович и исправник повидали сторожа на причале и подвергли старика строгому допросу, но ничего от него добиться так и не смогли. Сторож лишь повторил то, что они уже знали из прежних рассказов Кондрата: ее увезли две барыни… А что это за барыни, сторож толком припомнить не мог: «А бис его знает, какие… Сам уже точно не припомню, барыни как барыни», — испуганно шамкал старик.

Кондрат, хотя все его внимание было сосредоточено на поисках Богданы, не мог однако не подивиться своеобразию южного города, особенно там, где его широкие, уже частично замощенные площади и улицы выходили к морю. Они въехали на Приморский бульвар, откуда открывалась красивая панорама на гавань.

— Строился-то город по чертежам необыкновенным: самого архитектора талантливого инженера генерального чина Франца Павловича де Волана, — пояснял ему Виктор Петрович.

— Вы знали сего Франца Павлович? — спросил Кондрат.

— Де Волана? — Скаржинский рассмеялся. — Мы его с твоим дедом хорошо знавали и звали, знаешь как? Деволантом — так для нашего уха привычнее. Понимаешь, Франц Павлович великого ума человек, и душевный, и доступный был, как Суворов.

— Де-во-лан, — произнес по слогам иностранную фамилию Кондрат и спросил: — Он француз?

— Франц Павлович не француз, а голландец, обнищавший дворянин из города Брабанта. Но в отличие от всяких других чужеземцев, стал для нашей страны родным. Он принял наше подданство, служил не за страх, а за совесть и с самим Суворовым, и так преотлично Одессу распланировал…

— С Суворовым?

— С ним. Я сам этот план видел, он ими подписан 22 июня 1793 года. А главное, что на плане сем изобразили они город наш так, как потом в натуре построили. Все в точности. И вот эту Карантинную гавань, где сейчас стоят корабли, прибывающие из разных стран, и вот эту, что носит название Практической, потому что в ней корабли подходят к причалам, выгружают из своих трюмов привезенные товары, а также наполняют свои трюмы нашим добром. А вот видишь гряду каменную, где волны морские, набегая, разбиваются в брызги? Это военный мол.

— Как здорово тут придумано! Камни охраняют корабли от бури. В мелкую пыль дробят волны, а в гавани тихо, — восхитился Кондрат.

Понравилась Кондрату и колоннада Хлебной биржи, Бульварная лестница, с несчетным количеством ступеней, а также здание самой биржи.

— Красиво как… Это тоже Деволан мастерил?

— Нет, это уже построено по проекту других архитекторов.

Долго осматривал молодой казак бронзовую статую у Потемкинской лестницы, огромного, величественной осанки, дородного мужа в венке, установленного картинно на постаменте. Он несколько раз обошел бронзового истукана.

— Это статуя герцога Армана дю Плесси Ришелье, по прозвищу Дюк, — пояснил Виктор Петрович.

— Дюк?

— Дюк — это титул. Будет выше графского, но вроде ниже владетельного князя. А сработана статуя добрым скульптором Иваном Петровичем Маркосом, которого называют представителем русского классицизма. Сей мастер изображает персон в древнегреческих или римских одеждах, подражая античным художникам. Вот так он изобразил и Минина с Пожарским в Москве, что установлены на Красной площади, и статую Александра Васильевича Суворова у моста в Питере, где наш полководец одет в боевые доспехи римского легата.

— Видел я памятник Суворову с голыми коленками.

— Да, с голыми коленками. И ничего не поделаешь, такова была боевая форма одежды римских полководцев, — улыбнулся Виктор Петрович… — Зато античные одежды придают величие наряженным в них героям. Вот посмотри, как плавно и величественно ниспадают складки туники на статуе Дюка.