Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Не ведал я, ей-богу, не ведал, что вы так уважаете старинные обычаи. И откуда она такая? Откуда у нее такая удивительная щепетильность? Ведь отец ее эдаких свойств совершенно лишен. Он продать ее хотел за сто сребреников.

— Кто его знает, Виктор Петрович. Может, в мать покойную удалась. Вот такая она у меня, и единственная на свете, — голос его задрожал.

— Успокойся, найдем мы твою Богдану, найдем.

— Ой, не верится мне. Всю Одессу, поди, обшарили. Видать, погибла она.

— Одесса-то велика. Я еще поговорю с Василием Макаровичем. Пусть ищет.

— Что ж, поговорите, — понурил голову Кондрат.

— Я с ним еще как надо, серьезный разговор поведу, а мы, давай, поедем домой.

— Нет. В Трикраты без Богданки никогда не вернусь. Уж простите меня, Василий Петрович.

— Как никогда? У тебя еще там мать, дом, работы непочатый край. Ведь ты на механика обучен. Ведь у тебя диплом…

— Виктор Петрович, без Богданки не нужно мне ничего этого. Ничто не мило на белом свете.

— Не дури, ведь у тебя мать там. Она дожидается.

— Ох, не ведаете вы всей моей любви к Богданке, не понимаете вы, что такое любовь.

— Ну это ты брось! Я ведь тоже по любви женился на Натали. Не одному тебе это чувство ведомо.

— А раз так, что у меня на душе, вам должно быть хорошо понятно. Пойду я. Прощайте. — Он круто повернулся.

— А ну, стой! — властно приказал Скаржинский. — Я хочу, чтобы ты поприсутствовал при разговоре с Василием Макаровичем, он и тебя будет касаться. Садись! — Скаржинский показал на стул.

Странную власть обрел над ним этот пожилой человек. Кондрат был вольнолюбивым, непокорным юношей, но Виктора Петровича слушался. Кондрат не имел сил отказать ему в повиновении. А может быть, он не только уважал его, но и любил как сын отца… Он покорно опустился на стул.

Но в это утро поговорить с исправником им так и не удалось. Его вызвали в канцелярию губернатора, а потом он срочно выехал в порт на расследование убийства матроса с иностранного корабля. Виктору Петровичу надоело ожидать исправника, и в полдень он предложил Кондрату прогуляться верхом на лошадях по городу. Тот согласился.

Скаржинский не ошибся. Он перед этим говорил Кондрату, что исправника ожидает неприятность — так экстренно в канцелярию градоначальника не вызывают без какой-то неувязки по работе. Насупленные рыжие брови на лице Василия Макаровича убедили, что дело обстояло именно так. Ему, видно, попало от начальства.

Собственно, ни губернатор, ни полицмейстер, ни чиновники губернаторской канцелярии его ни в чем не упрекнули, не сделали ему никаких замечаний. Начальство просто изволило не заметить его усердия ни одним словом, ни одним намеком. Его никто не похвалил за ликвидацию шайки контрабандистов, торговцев живым товаром, но упрекнули, что он напрасно жестоко обошелся с хозяйкой постоялого двора Анькой-Щукой. Затем ему сказали, что не след покровительствовать человеку, прискакавшему неизвестно откуда на коне в Одессу. Этого было достаточно, чтобы исправник почувствовал, что им недовольно начальство.

Василий Макарович хорошо знал, с какой стороны подул на него этот прохладный ветер. Он ведал, что Анька-Щука и его заместитель Аркадий Михайлович нашли тропку к местному начальству. Что начальство от них постоянно получает солидный «хабар». Так как ликвидация шайки никакой материальной выгоды на принесла, денег у Василия Макаровича для «хабара» или «барашка», как называли деньги, вложенные в конверт, не было.

Поэтому исправник должен был лишь оправдываться, что он и сделал, заметив секретарю полицмейстера, что человек на коне есть не кто иной, как посланец от самого господина камергера Виктора Петровича Скаржинского. Эта фамилия мгновенно заставила полицейское начальство переменить тон по той причине, что никому не хотелось связываться с господином камергером — богатейшим помещиком Украины. Однако начальство изволило по-прежнему хранить молчание и как бы не заметило подвига Василия Макаровича, ликвидировавшего шайку контрабандистов. Такое отношение могло обернуться и бедой, грозило потерей должности, а этой должностью исправник дорожил, как собственной жизнью. Поэтому он вернулся домой полный самых мрачных мыслей.

Виктор Петрович, убедившись в правильности своего предположения о том, что визит исправника к начальству был не очень удачным, тем не менее не отказался от беседы с Василием Макаровичем. Скаржинский считал, что плохое настроение исправника является самым подходящим для того, чтобы вызвать его на откровенный разговор и выведать то, что можно было бы узнать о положении дел в городе.

И это был вовсе не праздный интерес Скаржинского. Ему, как самому крупному помещику на Юге Украины, было необходимо знать, что делается в Одессе, которая являлась не только основным рынком, где он сбывал выращенную на полях своего имения пшеницу, но и главным базаром и магазином, где закупали все необходимое жители Трикрат. Здесь находилось и губернское военное начальство. От его злой или доброй воли зависело в той или иной степени существование всех жителей черноморского края. Всех, в том числе даже привилегированного сословия, к которому принадлежал Виктор Петрович. Затем ему хотелось, чтобы о делах в городе узнал и его воспитанник, которому такая информация могла бы в дальнейшем быть полезной. Скаржинский смотрел в будущее и не оставлял надежды со временем сделать из Кондрата дельного помощника Пьеру. Он и на этот раз усадил воспитанника рядом с собой, чтобы тот присутствовал при беседе, к которой сразу приступил как только исправник пообедал.

— А скажи-ка, любезный Василий Макарович, как ты до такого попустительства к беспорядкам докатился в вверенном тебе городе?

Василий Макарович ожидал от своего бывшего командира этого неприятного вопроса. Но тот его пока не задавал, и Василий Макарович даже думал: слава Богу, пронесло. Своего бывшего эскадронного он не только уважал, но и боялся. Даже более, чем самих градоначальника или полицмейстера. Боялся потому, что именно по воле этого бывшего эскадронного он и занял в свое время должность исправника, и ему было понятно, что Виктор Петрович мог не только его «поставить» на такое место, но и убрать.

Исправнику были памятны слова, сказанные тогда эскадронным о том, чтобы он исправлял свою должность честно. Чтобы порядок был такой, как когда-то в эскадроне, и он твердо обещал исполнить все это. А теперь унтер чувствовал перед своим бывшим эскадронным большую вину, потому что, если градоначальник и полицмейстер на него иногда нагоняли только страх, то перед бывшим командиром он испытывал и какое-то угрызение совести… Начальство Василий Макарович еще мог и обмануть, в крайнем случае, «умаслить» очередным «хабаром», а вот с Виктором Петровичем дело обстояло сложнее. И он чувствовал перед ним какую-то вину. Что это такое? Что? Василий Макарович точно и сам не знал. Может быть, заговорила солдатская совесть. Она пробуждалась в бывшем унтере при встрече со своим бывшем командиром.