Юрий Трусов - Золотые эполеты

— А в городе и порту украинцы и русские занимаются самым тяжелым, непосильным трудом. Иноземцы среди них в хороших костюмах, с карандашиком или пером — делают в книжечках записи. Следят, как наши надрываются, перекатывая огромные бочки с вином или маслом. Как тюки да мешки таскают. Жуть! Больно мне было смотреть, как в порту, на вольном море поработили людей. При мне грузчик один под кипой хлопка на причале упал со своей кладью, придавленный. Сняли с него товарищи тяжелый груз, а он уже не дышит.

— Хватит, Кондрат, не знал я всего этого, — сказал, вздохнув, Скаржинский. — А ты сердобольный, Кондрат.

— В деда он. Тот тоже был справедливый, — буркнул исправник. А Кондрат продолжал:

— Вот вы говорите, что рабский труд вам не нужен, а тут, в Одессе, труд похуже рабского. За копейки, на которые пропитание купить нельзя, люди от зари до зари работают… Вот вам и веселая пшеничная Одесса… Когда у меня босяки хотели коня украсть, я их побил, а потом мне их жалко стало. Уж очень они квелые, голодные люди. Почто только в них душа держится?

Тяжесть появилась на душе каждого собеседника. Даже прибавилось морщин на озабоченном лице исправника. А Виктор Петрович продолжил допрос своего бывшего унтера.

— Скажи-ка, Василий Макарович, а криводушничать тебе не приходится?

— Нельзя мне на моей работе, на моей службе без кривды, — нахмурился исправник. — Никак нельзя-с.

— Да как это никак нельзя-с?! А ты возьми и поставь на своем. Понимаешь, на своем, по правде.

— Эх, Виктор Петрович, Виктор Петрович! — Покачал седой головой исправник. — В эмпиреях вы изволите пребывать.

— Ну что ты такое городишь?! Помнишь, как бывало? Вот в двенадцатом году Ришелье вычеркнул всех казаков и крепаков из списка моего эскадрона. А я опять всех записал. Вопреки его воле, раздал оружие и скомандовал: «По коням, марш!» И двинулись воевать.

— Теперь не то время. Поприжали нас они, вельможные. Послушайте меня, старика. Мой подручный, некий Аркадий Михайлович, намедни решил «помыть» Кондрата. Уж очень ему этот добрый конь понравился. Не вышло, так он послал тогда Кондрата к Анке-Щуке на постой. Надо сказать, она шинкарка и воровка опытная — не промах. Тоже не вышло. Тут я подоспел и освободил Кондрата из сарая, куда его заперли с лошадью. Казалось бы, доброе дело сделал. Но на меня донос. Мой подопечный Аркадий Михайлович давно тропку проложил вместе в Анкой-Щукой к самому полицмейстеру. Он через секретаря ему ежемесячно хабар доставляет. Вот и сказал мне полицмейстер, что я им доход на пару тысяч сорвал, потому что, ежели бы коня удалось похитить, его бы продали и за него барыш большой был, и от него доля самому полицмейстеру досталась бы. Вот они ныне меня за это и грызут. Жалуются, что обидел, мол, я их всех. Ну, а успех по ликвидации шайки контрабандистов их тоже не радует, потому что никакого навара из этого не получили. Ну что, говорят, ты шайку эту ликвидировал? Женщин освободил, а деньги где? Никакой нам от тебя пользы, — говорят мне.

— Ну, а теперь скажи, Макарыч, как на духу, о главном. Ты хабар тоже берешь и начальству тоже даешь?

— Грешен. Коль бы не брал и не давал, то давно бы меня выгнали. Все берут. И дележ по кругу. Не любят у нас в полиции без хабара. Поэтому любой мошенник у нас вольготно живет и ничего не боится, а в Одессе ему есть с чего поживиться. Говорят, намериваются железнодорожную ветку строить. По проекту генерал-губернатора нашего Воронцова. Хотели соединить Одессу конно-железной дорогой с центром России, да ничего не вышло. А почему? Все потому же, что начальству выгоды никакой от этого не будет. — Исправник снова заглянул в записи, сделанные в тетрадке: " Ежедневно в Одессу прибывает от 500 до 3000 подвод, груженных хлебом. Это чумацкие валки, которые тащат круторогие волы. Их называют верблюдами украинских степей. Ежегодно число таких подвод, прибывающих в наш город, доходит до двухсот тысяч. А в 1830-м, 1836-м, 1839-м и в 1847 году этих возов доходило до 220 тысяч. И рост числа жителей в Одессе! Даже массовая смертность от чумы, когда в 1812 году умерло 3 тысячи человек, его не остановила. Уже через год в Одессе было 25 тысяч жителей. И росло число купцов, негоциантов. В 1827 году их было уже 5676 человек. А количество лавок, магазинов (без хлебных магазинов, кафе и погребов) тоже увеличилось. Полицейских не хватало, чтобы их охранять. Только 42 лавки открыли возле городского театра. Они составляют так называемый гостиный двор, который в подражание парижскому называется Пале-Рояль.

— Далее читать или?.. — спросил исправник.

— Читай, Макарыч, это нам интересно, — ответил Скаржинский. — Молодец, что в тетрадку все записывал…

«Торговцы богатели тут невероятно, что не мешало иногда простому люду помирать от голода. Денежный оборот ввоза и вывоза товаров в Одессе рос, как на дрожжах. Например, в 1827 году — 8190 миллионов рублей, а ныне, в 1852 году, — аж 26438 миллионов рублей! В порту денно и нощно трюмы кораблей буквально набивают зерном пшеницы, ржи, кукурузы. Грузят шерсть, кожу, солод, свечи, воск, латунь, железо, бочки с икрой, кипы рухляди, ящики с церковной утварью. Порто-франко сильно затормозило развитие местных торговых предприятий. Их количество в Одессе росло крайне медленно. В 1838 году их было всего лишь 37, а затем около полсотни. Количество жителей росло, но город был в запустении. Ветер летом поднимает на незамещенных улицах такую пыль, что можно задохнуться. А осенью на незамощенных улицах и площадях в Одессе такая грязь, что по ним можно ехать только верхом на лошадях…»

— Чего уж не понять, — невесело усмехнулся исправник. Какой же тут порядок наведешь? — Василий Макарович положил свои записи на стол. — А простой люд, безлошадный, прямо утопает в грязи посреди улицы. Сколько я говорил об этом бедствии чиновникам, сколько строчил докладных, но никакого толку. На благоустройство города никто из начальства внимания не обращает. Строят только себе дачи за городом, и на этом все кончается, — беспомощно развел руками Василий Макарович.

— Ну, хватит тебе, полицейский чин, бунтарство разводить, — рассмеялся Скаржинский. — Преступников тут у вас развелось многовато, да и за взятки вашего брата надо судить и наказывать. Понятно?

— начинайте с самого нашего главного — полицмейстера, а потом уж и за меня…

— А ты не горячись. Хочешь, я тебя с собой в мое имение увезу со всей семьей. Будешь у меня порядок в Трикратах наводить. Хочешь?

Василий Макарович почесал затылок.

— Неожиданное для меня такое предложение, ваше благородие.

— Не хочешь? Когда тебя отсюда погонят — приезжай ко мне.

— Да меня никогда отсюда никто не погонит. Я крепко врос тут. А вот коль тошно станет — сам уйду. Тогда и приеду. И то ненадолго.