Юрий Трусов - Золотые эполеты

Работа спорилась, как говорится, шла в охотку, не минуло и полгода, как Мартынюк переселился из чужого угла, который он снимал по-дешевке, в аккуратный собственный дом. К тому времени он стал уже своим человеком в полиции. Он усердно осваивал новую профессию. Карьеру начал с рядового, а начальство, видя его усердие и расторопность, вскоре доверило ему исполнение обязанностей квартального по надзору.

А надзирать было над чем. Одесса, с самого своего возникновения, кишела бродягами и мошенниками всех мастей. Тут появились гнезда контрабандистов, спекулянтов, особенно после провозглашения статуса «порто-франко», так называемого вольного города. Вот тут-то и пригодилась воинская смекалка и выучка, приобретенные в сражениях и походах бывшим унтером. В схватках с бандитами Василий Макарович дважды был ранен, но богатырское здоровье не подвело. Без всякой медицинской помощи (лекарства в те времена отсутствовали, если не считать примочек из морской воды да фляги сивухи, настоянной на придорожной траве) он выдюжил — раны зарубцевались, а слава о нем, как о смелом бойце, способствовала его дальнейшему продвижению по полицейской службе. Через тридцать лет, уже раздобревший и поседевший, Мартынюк стал начальствовать над полицейским участком и выслужил чин капитана-исправника. От молодости лихого кавалерийского унтера он сохранил на этом поприще солдатскую честность и отвагу.

Эти качества выгодно отличали Василия Макаровича от других полицейских. В нем еще сохранилась любовь к славному командиру своего эскадрона — Виктору Петровичу Скаржинскому. С ним он почти ежегодно встречался в дни осенних ярмарок, когда тот приезжал из Трикрат в Одессу.

Таков был хозяин маленького домика на Манежной, под кровлю которого судьба привела Кондрата. К его удивлению, в этом маленьком домике обитала огромная семья. Лишь только он переступил его порог, как сразу оказался в горенке, освещенной красным язычком лампадки, висящей в углу у иконостаса. Тусклый красноватый свет падал на детские кроватки, заполнившие небольшое помещение. На кроватках праведным сном спали девочки и мальчики. Полная, высокая женщина, лицо которой Кондрату трудно было разглядеть в полутьме, пришла на помощь Кондрату, бесцеремонно взяв его за руки и шепнув по-украински:

— Будьте ласкавы, обережно, диты сплять, — провела его меж рядов кроваток в другую, уже освещенную яркой лампой, комнату.

Тут за столом уже сидел без мундира, в белой рубахе сам исправник. Хозяйка усадила его рядом, но гость посмотрел на свои грязные руки и хозяйка поняла:

— Тебе помыться треба, — сказала она и повела его за собой. Он вышел в крытый дворик, где возле колодца стояла бадья с чистой, холодной водой, а рядом на самодельном казанке — жбан с горячей.

— У нас и горячая вода есть, — сказала не без гордости хозяйка и, смешав в кружке холодную воду с кипятком, полила эту теплую смесь на руки гостя.

Вода была отличная, мягкая, хорошо смывавшая грязь с рук. Видимо, его похвала порадовала Полину Ермолаевну, ее полное круглое лицо даже слегка порозовело. А ее добрые голубые глаза заискрились.

— Меня этому сами Василий Макарович научили, — похвасталась она.

Кондрат понял, что хозяйке хочется поговорить о муже.

— Он у меня строгий, но справедливый, — замялась Полина Ермолаевна. — Как только мы поженились, «Слей мне воды», — говорит. Ну я ему из ведра холодной воды и плеснула на руки. Нахмурился он, помылся, а потом, и слова не промолвив, обиделся, видать. Молчит, ни слова. На другой день опять попросил на руки слить. Я ему снова колодезной холодной полила. Он, вижу, опять недоволен. А потом догадалась — ведь я холодную воду ему лью, за это он так серчает. На другой день, поутру, я мигом развела огонь, налила жбан воды в казанок и нагрела. Пришел Василий Макарович со службы и попросил руки помыть. Ну, я ему, значит, на этот раз слила тепленькой. Лью, а сама думаю, вдруг я и на этот раз ему не угодила, опять обидела. Вытерся рушником и говорит: «Молодец, наконец-то догадалась». Вот какой он у меня! Строгий, ужас, но зато справедливый. А ежели угодить ему, то и добрый становится. И для детей он такой же. Никогда не кричит на них, но в строгости держит.

Кондрат осушил кружку вина, предложенную хозяином, чтобы скорее покончить с едой. Быстро захмелел и даже не заметил, как очутился в каком-то маленьком чуланчике, расположенном рядом с комнатой, где ужинал. Его, усталого, положили на набитый соломой матрас, и он быстро уснул.

Кондрат проснулся довольно поздно. Солнечные лучи проникали сквозь стенку тонкой перегородки чуланчика, где он спал. Но разбудили его не они, а довольно громкий разговор. Он был предельно откровенный, какой бывает между своими. Кондрат сразу узнал густые, низкие интонации исправника, который задавал вопросы, а его собеседники давали пояснения.

— Они девок возьмут, как только шхуну погрузят. Сразу возьмут живой товар и прямо с ним в Турцию.

— Это точно. Рисковать зря они не будут. Шхуна недаром все время вертится напротив Среднего Фонтана. Как возьмут груз, сразу ночью девок и погрузят и на полных парусах в Стамбул. Правда, могут еще попутного ветра дожидаться, но…

— Постой, постой, — тут перебил своих собеседников исправник, — что же вы, дурьи головы, об этом раньше молчали? Выходит, живому товару надо быть поблизости Среднего Фонтана? Там они держат, наверное, девок? Что же ты, Шонь [7] 1 Шонь — шаня обл. диалект, слово — рохля, разиня, медлительный, копун, ротозей. , промашку даешь?!

— Да я… — начал было тот, кого исправник назвал Шонем.

— Что? Да я… — передразнил исправник, — думать надо, а не топтаться на одном месте, и впрямь ты настоящий разиня. Может, ты, Шмонь [8] 2 Шмонь — обл. восточ. слово — шалага, шленда, баклушник, подворник. (Словарь В.Даля). , что пояснее скажешь?

— Ждать надобно. Ждать, господин исправник, — тоненьким взволнованным голосом пропищал тот, кого исправник назвал Шмонем.

Кондрат глянул в щель и увидел не только заспанное лицо исправника, сидящего в кресле в шелковом халате, видно, он только что поднялся с постели, но и двоих его собеседников — неряшливо одетых людей. Оба «халамидника», как назвал их мысленно Кондрат, показались ему знакомыми. Он их видел в шайке босоты, которая вчера чуть было не похитила его Бурана. «И чего Василий Макарович с такими дружбу завел?» — подумалось ему, но следующие слова исправника рассеяли его недоумение.

— Ленитесь вы, братцы мои. А в нашем сыскном деле лениться нельзя. И мозгами соображать надобно. Ежели ждать, как ты, Шмонь, советуешь, — тут он обратился к щуплому бородатому человечку. Остроносое лицо его казалось землистым от грязи и пыли. Такого же цвета была и его одежда, — то мы наверняка прозеваем всю шайку. Они успеют нагрузить свое суденышко и убраться. Тогда лови ветра в море…