Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Вам придется четыре недели пробыть здесь в карантине. После чего сможете опять продолжать свое путешествие. — Он остановил взгляд на Буране.

— Какой преотличный конь… Преотличный! — Он ласково погладил Бурана по его золотистой холке. — Чистокровная порода!

Вдруг лицо офицера стало строгим.

— А вам, господин, э-э… извините, не запомнил вашу фамилию, придется сейчас сдать коня и отправиться в карантинный барак. Вот туда, — он показал нагайкой на стоящий невдалеке сарай, — вас туда отведут.

Кондрат взглянул в черные глаза молоденького прапорщика и уловил в них насмешливые, лукавые искорки.

Это определило его решение. Нельзя было ни секунды медлить. Он жестко сдавил шпорами ребра коня, направив его на лошадку поручика. Буран могучей грудью смял ее и отбросил в сторону, а Кондрат, в кулаке которого был еще зажат паспорт, приник всем корпусом к гриве Бурана и пустил его в галоп. Раздалось несколько выстрелов. Над головой всадника просвистели пули, но они не остановили Кондрата. Конвойные драгуны было пустились за ним в погоню, но она продолжалась недолго, так как на их лошадях невозможно было угнаться за быстроногим Бураном.

Кондрат свернул с дороги в степь и все дальше и дальше уходил в ее просторы. Погоня закончилась. Он перевел лошадь на походный рысистый бег, взяв направление на Одессу. В голове уже намечался дальнейший план. Он вернется в Одессу, сдаст Бурана исправнику, морем доберется до Крыма и там разыщет Богдану.

Несколько дней Богдана находилась в полной прострации. Из темноты тягостных снов ее выводили только приступы острой боли во всем теле. Две женщины в коричневых платьях дежурили возле нее, сменяя одна другую. Затем, она стала поправляться. Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит в очень удобной, уютной постели, совсем незнакомой ей спальни.

— Скажите пожалуйста, где я нахожусь. Ради бога, скажите, что со мной, — обратилась она еле слышным голосом к сидящей у изголовья женщине.

Произнести эти слова Богдане удалось с большим трудом. Она опять впала в тягостное, сонливое состояние. Однако вскоре сознание вернулось к ней. Она попыталась задать тот же вопрос, но встретилась взглядом со склонившейся над ней женщиной. Она ее разглядела теперь лучше. Женщина была немолодая, в коричневом платье, в белом переднике и белом чепчике. Она поднесла палец к губам и сказала:

— Вам еще нельзя разговаривать. Вы больны и не волнуйтесь. Вы у друзей. Но, ради Бога, молчите. Постарайтесь заснуть.

Голос женщины звучал так ласково, что ему нельзя было не подчиниться, а в больших ее глазах Богдана уловила столько душевного тепла, что сразу успокоилась. С нее как бы сошло то нервное напряжение, в котором она находилась долгие месяцы, еще с той поры, как Кондрат уехал в Питер.

У Богданы все еще не проходила слабость, тело болело при малейшем движении. Но вдруг пришла легкость, словно какая-то тяжесть, давившая ее долгое время, исчезла. Она вздохнула облегченно, и тут же в комнатку, где она находилась, вошла женщина помоложе, одетая в такое же коричневое платье, белый передник и белый чепец. На груди у нее блеснул золотом большой крест.

«Наверное, служанки-горничные. Но почему у них золотые кресты?» — с недоумением подумала больная. И еще ее удивило, что горничные говорили по-французски. Она прикрыла глаза и стала прислушиваться к их тихому разговору. Наталья Александровна научила ее немного этому языку, и она явственно разобрала несколько слов. Но женщины изъяснялись быстро, свободно, перебивая французскую речь русскими словами.

«Что это за такие ученые горничные?» — подумала Богдана. Но скоро ее недоумение рассеялось, потому что пришли настоящие горничные, и тогда она поняла, что все одетые в одинаковые коричневые платья женщины — лекарки.

Когда она поправилась, старшая лекарка, с крестом, рассказала ей подробности ее болезни.

— Вы упали в море и сильно разбились, простудились и у вас произошли преждевременные роды. Ваше преждевременно родившееся дитя было мертвым и нам пришлось, чтобы спасти вашу жизнь, его удалить. Вас хотели поместить в общественную богадельню сердобольных сестер, но я взяла вас к себе на излечение, так как вам надо было сделать сложную операцию. Ее сделал знаменитый хирург Николай Иванович Пирогов. Он, по счастью, приехал из Петербурга в Одессу. Теперь вам после операции, видимо, нельзя будет иметь детей. Это опасно для здоровья. А теперь, скажите мне, пожалуйста, почему вы, такая молодая и красивая, бросились в море? Что заставило вас сделать такой ужасный шаг? Вы не пожалели ни себя, ни будущего ребенка.

— Так сложились обстоятельства, — потупилась Богдана и, вдруг вырвались рыдания из ее груди.

— О, простите, простите меня, Христа ради. Простите, что я вас так расстроила, — стала успокаивать Богдану женщина с золотым крестом.

И странное дело, Богдана этой малознакомой женщине поведала все, что она тщательно скрывала долгое время и от своей благодетельницы Натальи Александровны, и даже от матери Кондрата…

Даже объяснила ей причину, почему она не может по выздоровлении вернуться к своему мужу в Трикраты.

— Вы же любите его? — спросила ее собеседница.

— Вот потому, что я его люблю, и не могу. Ну зачем я такая теперь ему? Он молодой, красивый. Он мечтал иметь ребенка. Ну, а что я ему могу дать вот такая… Нет, я не могу вернуться в родное село. А если я детей иметь не буду?

Екатерина Александровна Хитрово поняла, что такой вопрос для этой женщины самый трудный. Ей захотелось как-то утешить больную.

— Думаю, что со временем вы поправитесь и тогда сможете быть снова матерью. Ну, через года два-три…

— Но я не могу, не могу такой сейчас вернуться. Я не хочу, чтобы мой позор пал и на моего Кондрата, — запричитала Богдана.

— Ну что же вы будете делать, если не вернетесь в родное село? Не будете же вы снова бросаться в море? Вы верите в Бога?

— Верю, но я не боюсь смерти. Я готова, как бедная Лиза, из сочинений господина Карамзина… — , пролепетала Богдана.

— Бедное дитя! О, сколько жалостливый сей пример вызвал подражания у женщин, — перекрестилась настоятельница. На ее глазах заблестели слезы. — Я никуда не отпущу вас в таком состоянии. Я не дам вам стать еще одной такой жертвой, дорогое дитя. — Она обняла Богдану и за тем, после некоторого раздумья, спросила: — А ты разумеешь грамоту?

— Я умею читать и писать.

— И твердо решила не возвращаться домой?

— Ни за что! Может быть, в монастырь пойду, если только меня примут такую.

— Так вот что, послушай меня, милая. Не лучше ли тебе тогда посвятить себя доброму делу. Сейчас много женщин посвятили себя делу милосердия — уходу и призрению за болящими, за увечными, за ранеными воинами. Война за освобождение славянских народов от ига поработителей только начинается. Много будет горя и жертв. Надо будет ухаживать за пострадавшими. Вот в Петербурге жена брата императора, княгиня Елена Павловна, учредила Крестовоздвиженскую общину сердобольных сестер, которая взяла на себя попечение о раненых и больных. Руководство этой общиной поручила лучшему нашему профессору Николаю Ивановичу Пирогову. Он прислал мне письмо, зная что я уже два года в Одессе работаю в общине сердобольных сестер, попросил стать наставницей в его больнице и поехать с ним на поля сражений вместе с учиненным им госпиталем. Я согласилась. Если хочешь, то зачислю тебя в нашу общину.