Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести]

— Это писали верные вам люди, которые желают видеть вас самодержавной императрицей, а не игрушкой в руках недостойных интриганов.

Анна так же, шепотом, ответила:

— Передайте им мое благоволение. Но я ничего не могу…

За стеной послышались уверенные шаги Василия Лукича. Анна замолчала и склонилась над мальчиком.

…В обед 9 февраля из Москвы двинулись во Всехсвятское приветствовать императрицу Верховный совет, Сенат и старшие генералы.

В тот день в дворцовый караул в Головинском дворце заступал батальон Преображенского полка. Перед разводом роты, как положено, выстроились на плацу.

Вдруг определенный уставом и освященный традицией церемониал, развода нарушился. Граф Матвеев, в нарушение субординации, подскакал к подполковнику Салтыкову и, наклонившись, что–то сказал ему.

Салтыков поднял своего белого жеребца на дыбы и громко крикнул:

— Господа, государыня во Всехсвятском!

Батальон на мгновение замер, потом раздались громкие возгласы:

— Ура! Ура!

Кантемир, не отдавая себе отчета в том, что он делает и почему в этот момент ему кажется, что нет на свете большего счастья, чем увидеть государыню и отдать за нее жизнь, выхватил из ножен саблю и, размахивая ею, в восторге закричал:

— Братцы, во Всехсвятское!

— Во Всехсвятское! — подхватили роты.

Салтыков скомандовал:

— Поротно — к маршу — стройся!

Из дворца выбежал фельдмаршал Долгорукий.

— Что здесь творится?

— Батальон идет приветствовать государыню! — весело ответил Кантемир.

— Кто приказал?

— Никто. Такова воля батальона.

— Отставить!

— Мы служим государыне, а не Верховному совету!

Фельдмаршал остолбенел.

— Идите в дом, ваше сиятельство, застудитесь! — насмешливо крикнул граф Матвеев.

На Тверской батальон преображенцев нагнали кавалергарды, человек сорок, то есть почти две трети эскадрона. Их вел поручик Мамонов.

Кортеж с верховниками и генералитетом двигался медленно, поэтому преображенцы и кавалергарды намного опередили их.

Анна вышла на крыльцо. За ее спиной виднелся Василий Лукич. Анна выглядела растерянной.

— Здравствуйте, господа, — тихо сказала она.

— Ура государыне!

— Виват!

— Повелевай нами!

Тесный двор от множества вооруженных людей, стоявших плечом к плечу, казался еще теснее. Обращенные к Анне лица выражали неподдельный восторг и преданность. Так вот они, преданные ей люди! Анна впервые почувствовала себя государыней, властительницей.

— Спасибо, преображенцы! Отныне я — ваш полковник!

— Ура!

— Спасибо, кавалергарды! С сего дня я — ваш капитан!

— Ура! Ура!

Василий Лукич криво усмехался: провозглашение себя шефом гвардейского полка и кавалергардов было прямым нарушением кондиций.

Снова прокатилось ура.

В Анне пробудилась прежняя гордыня, и если она пока еще не решалась топнуть ногой на верховников, то уже подумывала об этом.

За две недели, прошедшие с того дня, когда в Кремлевском дворце было прочитано ответное письмо Анны Иоанновны и когда Голицын предложил несогласным представить свои мнения в Верховный тайный совет, этих мнений поступило в совет около полутора десятков. По ним можно было составить довольно полное представление о противниках Верховного совета, об их численности и группах, на которые они распадались.

Самой многочисленной была партия князя Черкасского — под ее проектом стояло около трехсот подписей. В проекте всю полноту власти предполагалось передать Сенату. Много народу было и у князя Барятинского с Салтыковым. Здесь руководителями были семейства, связанные с Анной родством (ее мать происходила из Салтыковых); они больше рассчитывали на личное расположение императрицы, чем на Сенат. Кроме того, существовало еще с десяток–полтора более малочисленных группировок. А всего под проектами стояло около тысячи подписей. Правда, среди них не было подписей высшего духовенства, но всем была известна позиция Феофана Прокоповича в происходящих событиях. Среди недовольных дворян было немало и таких, кто просто не решился поставить подпись под проектами.

Князь Дмитрий Михайлович Голицын прекрасно знал чуть ли не всеобщую ненависть к ним, верховникам, и желание удалить их от управления государством, поэтому он торопился привести дворянство к присяге, в традиционный текст которой было внесено одно существенное изменение: теперь присягали на верность не только императрице, но и Верховному тайному совету. После такой присяги всякий, кто посмел бы выступить против верховников, легко был бы обвинен в измене присяге и понес бы законное в глазах всего общества наказание.

11 февраля состоялись похороны Петра II.

15 февраля Анна Иоанновна торжественно въехала в Москву.

Пять дней спустя состоялась присяга. Князь Голицын в последний момент не решился включить в текст присяги наименование совета.

Собрания в домах недовольных вельмож продолжались.

Князь Василий Лукич Долгорукий и Голицын по множеству мелких и, на поверхностный взгляд, неважных признаков — по тому, как Анна иной раз посмотрит, как усмехнется, как промолчит, — чувствовали, что их власть над нею пошатнулась и что императрица вот–вот совершенно выйдет из повиновения. Они догадывались, что между нею и их врагами существует постоянная тайная связь; они даже знали, каким образом осуществляется эта связь. Но не запретишь же государыне видеться с родственниками, не изгонишь придворных дам — ни княгини Черкасской, ни Салтыковой, ни Ягужинской… А государыня день ото дня все больше верила в силу противников Верховного совета и все более подпадала под их влияние.

Оставалось одно: как можно скорее обезвредить врагов.

Князь Голицын делал ставку на страх — самое верное средство в борьбе власти против недовольных. Все петиции были отклонены с резкой резолюцией: «Только Верховному совету принадлежит право составлять проекты государственного устройства, обсуждать их и приводить в исполнение».

Далее неофициально, но в присутствии посторонних людей Голицын сказал, что Верховному совету известны все разговоры, ведущиеся против него, а также имена тех, кто ведет такие разговоры, и в этом налицо государственная измена, поэтому, возможно, придется кое–кого отправить в компанию к Ягужинскому.

А молва добавила, что арестовывать будут в ночь с 24 на 25 февраля.

Угрозы верховников не возымели того действия, на которое те рассчитывали; они не изменили течения событий, а только ускорили их. Известия о предстоящих арестах вызвали большое волнение среди дворянства. Волнение достигло вершины 24 февраля, в день названной молвой даты арестов. Все ожидали вечера, так как аресты обычно производились с наступлением темноты. Одни ожидали его с тревогой, другие — со злорадством, третьи — с любопытством.