Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Зоя Дмитриевна жила в Москве в семье своего племянника Алексея.

Бианна Цыбина

…Меня увели теплой июльской ночью. За несколько дней до этого вернулась в Москву из Кисловодска — впервые в жизни была на курорте; отдых-праздник, веселая толчея на пятачке, полные солнца улицы городка и дорожки парка, праздник с утра. И хотя думы и тоска о брате — он был арестован в феврале 1929 года и получил десять лет Соловков — всегда глубоко таились в душе и не давали легко и свободно вздохнуть, но молодость брала свое. Шел 1931 год — мне только что исполнилось двадцать четыре года.

И вот — ночной визит, ордер на арест, обыск. В томе энциклопедии найдена забытая запись последнего прощального разговора с родным братом, студентом второго курса юридического факультета Московского университета — Марченко Григорием Дмитриевичем. И последняя его фраза: «…за чистоту ленинской линии!» Ужас прощания, горящие глаза, невозможность в эти несколько минут вложить все чувства расставания так запечатлелись в памяти, что, вернувшись домой, я записала — освободилась от этого бремени, засунула бумажку подальше. И через два года она была найдена, и я получу за нее три года лагерей по решению Тройки…

А пока что меня привезли в помещение отделения ОГПУ Московско-Белорусской железной дороги. Там было полно работников правления этой дороги. В ту ночь была проведена операция по «очистке» Правления Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги, где я работала стенографисткой у начальника дороги Е. В. Полюдова.

Смутно помню первые часы, да и быстро нас развезли, — и я попала в знаменитые Бутырки.

Недолгое оформление — и меня ведут по низким широким пустым коридорам. За дверьми с окошечками — приглушенный гул, чувствуется, что там много людей. Один коридор, второй, двор, опять ворота, опять коридор, двор со слепыми окнами. Наконец последняя дверь — серый, сыроватый коридор. Тишина, где-то капает вода в уборной, стоят ярко начищенные медные чайники. Молчаливая бледная надзирательница, кутаясь в наброшенную на плечи шинель, отпирает дверь — и я в камере. Дверь закрылась, звук ключа. Жизнь далеко…

Камера невелика, вдоль стен широкие нары. На них сидят и лежат женщины. Мой приход встретили молча, дали осмотреться, староста показала место. Порядок был такой: новенькая ложится на худшее, ближе к краю, к параше. Если кто уходит из камеры — соответственно идет передвижка ближе к окну, где светлее и чище. Окна, насколько помню, были наполовину закрашены. Козырьки на окна навесили позже, в камере стало намного темнее, и нельзя было ничего увидеть во дворе. А пока редкая возможность выглянуть из окна — для нас большое событие, и это долго потом обсуждалось.

Уголовниц в камере не было. Поэтому порядок, чистота, тишина легко поддерживались. Но что за разные люди вынуждены были здесь жить в тесном соседстве друг с другом, спать бок о бок, слушать общие разговоры, дышать одним воздухом…

Первой мне бросилась в глаза молодая высокая, стройная женщина с одухотворенным лицом: большие серые глаза, длинная коса, разделенные прямым пробором темные волосы. Ум, энергия, воля — и спокойствие… Это Валентина Лосева [42] Лосева Валентина Михайловна (1899–1954) — математик и астроном, в 1930 г. была арестована, а в 1931 г. осуждена на 5 лет лагерей за участие в напечатании философских книг своего мужа А. Ф. Лосева, и особенно «Диалектики мифа». Сначала отбывала срок в Сиблаге (Алтай, Боровлянка), а затем была переведена в лагерь к мужу (Свирьстрой, Беломорско-Балтийский канал). После освобождения в 1933 г. работала в Государственном астрономическом институте им. Штернберга, защитила кандидатскую диссертацию. Вплоть до своей кончины — доцент кафедры теоретической механики Московского авиационного института. В 1941 г. дом, где жила Валентина Михайловна с мужем и родителями, был уничтожен немецкой фугасной бомбой (Воздвиженка, 13). Огромных усилий и здоровья стоило Валентине Михайловне спасение библиотеки и архива мужа. — Прим. Азы Тахо-Годи. — астроном, глубоко религиозный человек, жена бывшего преподавателя Московской консерватории [43] Лосев Алексей Федорович (1893–1988) — профессор, доктор филологических наук, выдающийся ученый-энциклопедист, философ, эстетик, филолог. К 1930 г. — действительный член Государственной академии художественных наук, профессор Московской консерватории, автор философских книг, за которые он в 1930 г. был арестован, а в 1931 г. осужден на 10 лет лагерей. Отбывал срок на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Он и его жена досрочно освободились со снятием судимости в 1933 г. и вернулись в Москву (А. Ф. Лосев в лагере почти ослеп). А. Ф. Лосеву было запрещено заниматься философией, и он вынужден был молчать 23 года, не переставая, однако, работать научно и преподавать в вузах. С 1944 г. и до своей кончины — профессор МГПИ им. Ленина. После 1953 г. издал более 400 печатных работ. Лауреат Государственной премии 1986 г. за капитальный труд «История античной эстетики» (к 1988 г. завершены полностью 8 томов). Сохранилась частично переписка А. Ф. Лосева и его жены из лагерей. — Прим. Азы Тахо-Годи. . Как я поняла из ее рассказов, он был гегельянец, метафизик и соответственно наставлял своих студентов. Мало того, жена смогла добиться в каких-то «сферах» издания его статей. Теперь ее обвиняли в этом… Муж тоже сидел. Оба были раньше на Лубянке. Но ее увезли оттуда. Где он?

В передаче она получила гребень, где между узоров было выцарапано: «В ГПУ». И вдруг…

Была жара, мы упросили разрешить приоткрыть окно, была видна часть двора и ворота в соседний двор, куда выводили на прогулку мужчин. Кого-то вели из соседнего двора, ворота приоткрылись, вереница гулявших там мужчин попала в поле нашего зрения — и Лосева узнала рыжую бороду своего мужа… Миг — ворота закрылись. Все! Но как много значит такая секунда для любящей женщины. Лосева вся засветилась. Значит, жив, значит — здесь.

Звук ключа в замке, дверь открылась, мы обернулись. Вошла пожилая женщина в темном длинном дорогом пальто, в оренбургском платке. Не раздеваясь, молча села на нары. На вопросы не отвечала, сама ничего не спрашивала, не пила, не ела. Так просидела сутки… Потом чуть «отошла», рассказала: купчиха из Черкизова. Вдова. Старший сын, тоже купец, во время волнений в Москве в дни революции был убит. Она ходила его искать среди множества трупов. Младший сын в 14-м году был ранен в мочевой пузырь, теперь у него недержание, всегда ходит с бутылочкой. Жила с ним… Не знает, за что взяли, богатства у нее нет, сдать нечего.

Через два дня ее вызвали на допрос. Сутки не возвращалась. Вошла в камеру, не раздеваясь повалилась на нары и завыла таким страшным голосом, что нам всем стало не по себе… В камере правило: после допроса не расспрашивать. Накормить, уложить. После сама все расскажет.