Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

…Становилось все холоднее. По утрам, просыпаясь раньше прежнего, мы наблюдали, как каждое утро открывались ворота мужской зоны и оттуда выносили носилки. Сперва это были единицы; затем носилок становилось все больше, уже десятки. Мы думали, что это уносят в больницу заболевших, но скоро убедились, что выносили мертвецов.

В зоне вспыхнула какая-то таинственная эпидемия. Однажды мы насчитали сто носилок. Становилось жутко — за близких, которые тоже были где-то невдалеке, за этих людей, товарищей по несчастью за соседней колючей проволокой, и, наконец, за себя.

Так нелепо погибнуть, и никто никогда не узнает, как тебя сволокут без гроба, голую в морг, накрыв брезентом, и вывезут с десятком других под сопку. Ой, да как же это можно? А между тем очень даже можно! И это «можно» мы наблюдали собственными глазами каждое серое безрадостное утро…

Неожиданно нас перевели в другой, более изолированный от мужской зоны, барак, уже заселенный ранее. Стало невообразимо тесно. Мы лежали как шпроты, непрерывно ощущая тело соседки. Было жарко и душно. Чадя горела коптилка. Темные косматые силуэты голов. Стоны, вскрикивания, тяжелый храп, дыхание сотен людей и бессонница… Мысли.

Скоро появились вши. До сих пор мы о них только брезгливо слышали. Теперь обовшивели все поголовно. Бани по-прежнему не было.

С этого времени установили полную изоляцию: мы жили на пустыре, на юру, окруженные только колючей проволокой; на углу — вышка с часовым. Еду нам подвозили в бачках к воротам, и обслуга отходила. Наши вносили бачки, раздавали и выносили пустые за зону. То же — с хлебом. Как зачумленным. Распоряжения передавались за проволоку.

Однажды мимо вели мужчин. Бледные, шатающиеся. Кто-то из женщин бросил пайку хлеба. Мужчина поднял. Конвоир тотчас же отнял у него хлеб, отшвырнул его, а мужчине велел стать на колени. Он стоял, наклонив голову, а мы стояли по другую сторону проволоки. Многие плакали.

На дороге, на склоне горы, стали строить какое-то каменное здание. По мокрой, скользкой, расползающейся глине, под осенним дождем, босые, оборванные мужчины, запряженные в телегу, возили под конвоем гранит.

Строили новый большой морг.

В декабре неожиданно появилась какая-то комиссия; а несколько дней спустя предложили тем, кто имел медицинское образование, записаться на работу по обслуживанию больных лагерников в больнице и бараке при ней. О характере эпидемии нам не сказали, но было ясно: в зоне — сыпняк. Записалось двадцать три человека, три врача, фельдшерица и девятнадцать сестер.

Пока оформляли документы, принялись за борьбу со вшивостью. Стали через день гонять в баню: «жарили» в специальной камере белье и одежду, стали давать мыло и много воды. Трижды в день барак должен был раздеваться догола, просматривать белье и одежду и подсчитывать количество жертв. Ежедневно я передавала через проволоку ротному сводку о своей деятельности. И прозвали меня в ту пору «наркомвошь».

Наконец нас вывели за проволоку. Меня, сестру Артемьеву и Марию Николаевну (фамилию забыла) направили в один большой двухэтажный барак. Внизу находились выздоравливающие, вверху — тяжелые, в сущности безнадежные. Туда назначили меня и Артемьеву.

По пути мы проходили мимо палаты цинготников — зрелище страшное. Просто не верится, что люди могли гибнуть от цинги так беспомощно, страшно и в таком количестве. Мне приходилось не раз болеть цингой, но при наличии помощи она проходила быстро и бесследно.

Прежде всего нам выдали обмундирование и накормили. Наш начальник — молодой военврач двадцати девяти лет. «Товарищи!» — обратился он к нам. Такое бесконечно дорогое, забытое слово! Сдавило в горле.

На второй день заболела сыпняком единственная «вольная» сестра, остались только мы — заключенные. Вообще по слухам, которые сюда просачивались гораздо свободнее, чем в нашу зону, во Владивостоке участились случаи сыпняка среди вольнонаемного населения. Была эпидемия и в городской тюрьме. Очевидно, изоляции было мало, нужно было ликвидировать сам очаг заразы, чтобы спасти город. Были брошены огромные средства, даже мы это чувствовали; принимались серьезные меры по расследованию: как же вышло, что болезни дали разрастись до таких грандиозных масштабов?

Главный корпус больницы, сверх тысячи коек, был переполнен: наш барак — четыреста и множество палаток, в каждой не менее ста человек.

Начальник зоны исчез. Очень настойчиво поговаривали, что его судили и расстреляли.

Как же так вышло с сыпняком? А вышло довольно просто: для навигации было всего несколько пароходов: «Джурма», «Дальстрой», «Кулу» и еще два. Ежемесячный оборот был тридцать тысяч. А этапы с Большой земли все шли и шли. По ночам заключенные мужчины выли: «Воды…» Но, кроме выстрела, порой с вышек никаких мер не предпринималось. Люди голодали. Позже, когда эпидемия, еще не признанная, уже была в разгаре, заключенные скрывали смерть соседей по нарам, чтобы возможно дольше пользоваться их хлебным пайком. В июльскую, августовскую пору они терпели рядом с собой разложившийся труп, только бы съесть эти дополнительные граммы.

Наконец кому-нибудь из администрации становилось подозрительным, почему так упорно не встает заключенный, его дергали за ногу, и рука погружалась в мягкую кашу.

Больных не лечили, уносили только в морг. Теперь как-то моментально все преобразилось: любые лекарства, неограниченное количество белья, ванны, прекрасное питание — не было только людей, но это восполнилось нашей добровольной мобилизацией. Однако теперь на борьбу ушло несколько месяцев, а жертв — кто же считал их в ту пору…

Итак, наступила первая ночь моего дежурства. Сразу же с закатом солнца барак погрузился в непроглядную тьму. Малейшие щели в окнах тщательно замазаны, огромное угрюмое помещение освещалось убогой коптилкой; было время хасанских событий. Вторая коптилка горела у меня в дежурке, еще одна — у санитаров за их занавеской.

Широкий проход посреди, и по двое двойных нар по сторонам. На каждой из них человек. Всего их у меня было двести. В немыслимо тяжелом положении.

— Пить! Да, пить! Тут вода была.

Мне нужно было начать поголовный обход с уколами камфары. Я заглянула за занавеску, чтобы вызвать санитарку (их набрали из бытовичек). Но… пришлось немедленно ретироваться. Несколько позже вышла неохотно полураздетая санитарка, ткнула мне баночку с камфарой, шприц, ручную лесенку, фонарь «летучая мышь»: