Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Это я почувствовал, — вздохнул Степан, неловко обнимая прильнувшую снова к его груди женщину. — Спасибо тебе.

— Поблагодарил, ровно за чашку щей в гостях, — вздохнула Ольга. — Неужели у тебя нет для меня других слов, поласковей? И обнял — как чурку какую… — она отстранилась от Степана.

— Прости, Оля, у меня голова кружится.. и во рту пересохло… целые сутки, считай, без воды.

Ольга вскинула на него синие, наполненные слезами и любовью глаза.

— Это ты меня прости… — проговорила она дрогнувшим голосом и, взяв его за рукав гимнастерки, подвела к коню. — Садись. В Змеиной балке нас поджидает Митро, он отвезет тебя домой.

— А ты разве не поедешь со мной?

Ольга покачала головой, камни в ее серьгах кроваво блеснули, отражая закатное зарево.

— Нет, мил–дружок Степушка. Дорога туда для меня заказана.

— Но тебе нельзя оставаться. Что ты им скажешь, когда спросят, куда я подевался?

— Скажу, застрелила дорогой или убежал в потемках.

— Но ведь не поверят.

— А… мне теперь все едино, — махнула рукой Ольга. Она помогла ему сесть в седло, сама, взявшись за стремя, пошла рядом с лошадью в наползающую с востока синюю сумеречь.

— Есть тут кто живой? — Дмыховская, наклонясь, чтобы не задеть головой за притолоку, шагнула через порог казачьей хаты, похожей больше на курятник, чем на человеческое жилье. Ей никто не ответил. Лишь шевельнулась сидящая на лавке возле стола долговязая фигура в грязной домотканой рубахе.

— Здоров, казак, — обратилась к ней незваная гостья, привыкая глазами к царящему в жилище сумраку и проникаясь сознанием, что фигура в сером — это и есть хозяин дома, если можно назвать домом ветхое сооружение из хвороста, обмазанное изнутри и снаружи унавоженной глиной, с земляным полом и единственным, наполовину заткнутым тряпьем окошком.

Хозяин что–то пробурчал в ответ, испуганно блеснув голубыми, как подснежники, глазами на вошедшую, и поспешно положил на стол кусок рыболовной сети, которую, по–видимому, чинил посредством челнока и суровой нитки.

— А где же твой сын? — спросила Дмыховская, обводя взглядом внутренность хибары и останавливая его на вросшей в землю русской печи, с которой глядел на нее во все глаза замурзанный мальчонка.

— А он вовсе не мой, — равнодушно ответил Кузьма.

— А чей же?

Кузьма пожал плечом:

— Шут его знает… Об энтом ты у ей спроси.

Хорош папаша, усмехнулась про себя Дмыховская, доставая из кармана конфету и протягивая малышу:

— На держи.

Мальчонка взял конфету и тут же стал освобождать ее от липкой обертки. «Ну и дух стоит!» — поморщилась женщина, скользнув взглядом по столу с остатками какой–то пищи в глиняной миске, и снова обратилась к мальчишке:

— Как тебя зовут?

— Андрейка, — с готовностью ответил мальчуган, в отличие от своего папаши доверчиво и благожелательно глядя на красивую, по–городскому одетую тетю.

— Хочешь, Андрейка, жить в городе? — улыбнулась она и, подойдя к печи, ласково взлохматила мягкой белой рукой Андрейкины спутанные волосы.

— Хочу, — не раздумывая ответил Андрейка, проникаясь к незнакомке ответной симпатией, но тотчас спохватился и виновато посмотрел на отца. — А папаня?

Дмыховская поняла состояние мальчишеской души.

— Папаня пока останется здесь, ему ведь нельзя бросить… дом, — подняв глаза к кривым слегам, удерживающим камышовую крышу, усмехнулась она. — А ты поедешь со мной. Мы тебя там прилично оденем, у тебя будет много друзей. Надеюсь, ты не будешь возражать, родитель? — повернулась она к сидящему в прежней позе Кузьме.

— Чего? — не понял тот.

— Да что я заберу Андрейку в Моздок. Не возражаешь, спрашиваю?..

Нет, он не возражает. Скорее наоборот: рад избавиться от лишнего рта. Это видно по улыбке на его заросшем редкой бороденкой иконописном лице. На вопрос, навещала ли их с сыном Ольга на новой квартире, Кузьма отрицательно покачал головой и оказал, что заходил лишь однажды Ефим Недомерок.

— Рупь дал, — похвастал Кузьма и с надеждой уставился на приезжую: может быть, и она осчастливит его хотя бы двугривенным?

— А сама Ольга не обещалась прийти? — спросила Дмыховская, почувствовав волнение от возникшей внезапно мысли: ведь мать рано или поздно должна прийти к своему детищу! Правду говорят, гениальное всегда просто. Чекисты с ног сбились, рыская по лесам и бурунам в поисках «атаманши Вольги» с ее бандой, а за ней, оказывается, и гоняться не стоит — сама придет, если за дело взяться с умом и терпением. Дмыховская даже руки потерла от пришедшей в голову счастливой мысли. В волнении закурила папиросу. В клубах дыма перед ее мысленным взором появилось лицо Степана, мужественное, волевое, с широко поставленными серыми глазами. Кажется, у нее теперь есть шанс утереть ему нос. Чтоб не воображал излишне. Она отмахнула от лица папиросный дым и вдруг увидела его глаза не в воображении, а на самом деле. Они смотрели на нее восторженно и удивленно с замурзанного детского личика. Какое поразительное сходство! Дмыховская почувствовала, как забилось под тужуркой сердце. Так вот почему он проявляет заботу об этом мальчишке! Может быть, он и банду до сих пор не ликвидировал, потому что щадит мать своего незаконнорожденного сына? Ну что ж, теперь она выведет его на чистую воду. Мы еще посмотрим, Степан Андреевич, кто из нас настоящий чекист.

— Нет, — ответил Кузьма, перебирая пальцами на столе рыболовную снасть.

— Что нет? — очнулась от своих грез заведующая охмадетом, забыв о чем спрашивала только что.

— Не обещалась, — проскрипел Кузьма, с умилением заглядывая в глаза женщине в надежде получить подачку. — Ефим рупь дал, оказал что от нее.

— Ах да… — Дмыховская достала из кармана кошелек с блестящими застежками, покопавшись в нем, протянула Кузьме рублевую бумажку. — А теперь давай его одежду, да мы поедем.

Кузьма, осклабясь, протянул ей чиненую снасть.

— Ты что это? — удивилась Дмыховская.

Кузьма продолжал ухмыляться.

— Одежа наша, у нас другой нет, — пояснил он. А Дмыховская с грустью подумала: «Дурак, а туда же — шутит».

Шалаш с удочками на плече шел с Терека. Мимо кишащего людьми базара, вдоль торговых ларьков и лавок старьевщиков, что расположились кривой шеренгой в тесном переулке между базарной площадью и «Эрзерумом».

— Как! — услыхал он возглас слева от себя. — Вы проходите мимо нашего магазина, когда в нем что–то имеется специально для вас?

Шалаш повернул голову: в распахнутой двери одного из магазинов стоял в подобострастной позе старый Мойше. Все в том же поношеном лапсердаке и бархатной, тоже изрядно потертой ермолке.

— Заходите, уважаемый, я–таки не забыл, что вашей милости требуется хорошее пальто. Там такая вещь, такая вещь! Ее бы носить царю, но, как вы знаете, у нас в России нет царя.