Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Ну что ты, Аннушка, — запротестовал Темболат, поднимая руки. — Пройди, пожалуйста, в комнату, а я быстренько переоденусь.

— Да я всего на минуту…

— Все равно пройди, а я — сейчас…

Нежданная гостья вошла в чистенькую, аккуратно прибранную горницу, присела на стул. В комнате — две кровати под углом друг к другу. У изголовья каждой из них по этажерке. Они почти соприкасаются, тем не менее их разделяет пропасть. Одна сплошь завалена тетрадями, книгами, какими–то чертежами и эскизами. Другая — флаконами всевозможных духов, баночками с кремом, пудрой, помадой и прочими принадлежностями дамского туалета. На одной красуется бронзовая статуэтка красноармейца в шинели и буденовке, на другой — гипсовая кошка, с бантом на шее и семь слоников.

Удивительный этот язык вещей! Хотите узнать, как и чем живут ваши знакомые? Зайдите к ним в дом, и тотчас вещи поведают о своих хозяевах гораздо больше, нежели все городские сплетницы вместе взятые. В иной квартире, смотришь, полный ералаш: сапоги мужа валяются под кроватью жены, а ее кофта — на мужниной тумбочке. Тут же под кофтой виднеется пудреница и кисточка для бритья на крышке, а рядом сама бритва в обнимку с ножницами для маникюра. Так и знайте, несмотря на «беспорядок, здесь царит полное согласие между супругами: им некогда обращать внимание на житейские мелочи, они заняты друг другом.

Но вот вы заглянули в другой дом. В нем — идеальный порядок. Каждая вещь знает свое место. На столике жены только ей принадлежащие вещи. У супруга в его уголке то же самое: ни одной его вещи не соприкасается с вещами жены — все строго, официально, чопорно, ничто здесь не дышит теплом и взаимностью. Можно не сомневаться, что и отношения между самими супругами не что иное как взаимная вежливость.

— Ну вот и я, — в комнату с тарелкой клубники в руке вошел хозяин. Поставил клубнику на стол, сам сел рядом с гостьей. — Угощайся, Аннушка.

Анна Семеновна взяла алую, блестящую, словно покрытую лаком, ягоду:

— Спасибо, Болат.

— Ешь на здоровье, да жить тебе сто лет без болезней и в радости, как говорят осетины.

— Да уж какая там радость, — махнула рукой женщина, — в моем старушечьем положении.

— Ну, тебе еще рано в старухи записываться, — возразил Темболат с несколько наигранной бодростью в голосе. — Я на твоем месте…

— Остался бы старой девой, — невесело рассмеялась Анна Семеновна.

— Ну, не скажи… А правда, Аннушка, отчего не выходишь замуж? Какого еще ждешь королевича?

— Во–первых, мой королевич давно уже женат, а во–вторых, за кого? За Быховского? Но он не в моем вкусе, да и я ему, по всей видимости, нужна, как телеге пятое колесо. Правда, есть еще один жених на примете — Дубовских Игнат Матвеевич, но он, говорят, больше засматривается на замужних женщин.

При этих словах у Темболата порозовели щеки.

— Что ты этим хочешь сказать? — изломил он правую бровь — признак охватившего его волнения.

— То, о чем говорят уже не только в роно и райисполкоме, но и в «Эрзеруме», и на базарной площади, — ответно покраснела Анна Семеновна. — Ты мой товарищ по подполью, по партии, па работе наконец, и я не хочу, чтобы грязные языки трепали твое чистое имя.

У Темболата еще круче изломилась бровь.

— Ты это о Ксении, да? — спросил изменившимся голосом.

— И о тебе. Прости, Болат, что вмешиваюсь в твои семейные дела, но я не могу молчать, когда на моих глазах гибнет близкий мне человек. Разве я не вижу, как у тебя последнее время все валится из рук, как от твоих взаимоотношений с женой страдает наше общее дело. Но вообще–то, я пришла по другому делу…

— Ты пришла ревизовать мою семейную жизнь и мою служебную деятельность?

— Не надо, Болат, — скривилась Анна Семеновна. — Ты же понимаешь, о чем я говорю, зачем притворяться? Я пришла к тебе как твой друг, как член партии, если хочешь. И вовсе не по этому поводу. Мне нужно получить разрешение на конфискацию…

— Что же мне, бросить ее или, может быть, убить?

— И это не надо, зачем паясничать? А вот воспитывать жену ты должен, чтобы своими обывательскими замашками не позорила мужа, видного советского работника. Ну, ты хоть пробовал говорить с нею на эту тему? Об Игнате, например?

— Неловко как–то… вот так прямо — в глаза человеку, не имея никаких доказательств, кроме сплетен. Язык не поворачивается.

— Трусишь? А ведь он повернулся тогда в восемнадцатом на приеме у Бичерахова. Высказал такое, за что могли и расстрелять.

— Сравнила, — хмыкнул Темболат. — Тогда я разговаривал с контрреволюционером, а тут — жена. Домостроевщиной попахивает. Жена да убоится своего мужа, так, что ли? Я ведь не африканец какой.

— Каша ты манная, а не африканец, — вздохнула Анна Семеновна. — Ей–богу, ты вовсе не осетин, а какой–то эскимос с полярного острова. Кружевными салфеточками прикрылся, кошечками обзавелся. Ненавижу этих глиняных тварей с бантиками на шее, — метнула она гневный взгляд на гипсовую кошку–копилку.

Она хотела еще что–то сказать, не менее хлесткое, но в это время донеслось с улицы в открытую форточку женское мурлыканье: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», и в следующую минуту в двери показалась Ксения, нарядная, надушенная, стройная, почти такая же, как и в девические годы.

— Здравствуйте! — пропела она, словно продолжая известную арию из «Свадьбы Фигаро». — А у нас, оказывается, гости. Очень мило. У моего монашка в келье — женщина. Браво! Браво! Как у отца Сергия. Вы видели эту кинокартину? Изумительно! Как прекрасен Маржанов в роли главного героя! И она обольстительна, не правда ли? А как одета — с ума сойти. Не то, что наши совработницы или как их еще называют — шкрабы [22] Школьные работники. . Боже, до чего вульгарно! Но — отец Сергий! Я покорена его силой духа. Оттяпать топором собственный палец в момент искуса — о, это настоящий мужчина! Впрочем, моему мужу такая участь не грозит: он даже ногтя не отрежет в угоду любимой женщине. На все ее просьбы и мольбы у него только один ответ: «Социализм, мировая революция, диктатура пролетариата». Так что игра не стоит свеч, уважаемая Анна Семеновна, вас так, кажется, зовут?

— Ксения! Не говори пошлостей, — повернулся к жене Темолат. — Ты лучше скажи, про какого кудрявого мальчика пела только что. Не про Игната Дубовских? Так у него из–под кудрей давно уже плешь просвечивает.

Ксения от неожиданности похлопала начерненными ресницами. Но тем не менее тут же парировала выпад супруга.

— А чем он плох? — овладев собой, ответила она. — Плешь не увечье, была бы душа человечья. Ну и к душе кое–что по малости. Ха–ха–ха! — закатилась она и, словно обессилев от смеха, упала на свободный стул. — Ой, не могу! Мой «отец Сергий», кажется, устраивает мне семейную сцену. В присутствии свидетелей. Это не вы принесли ему известие о моем романе с владикавказским гостем? А вам, конечно, передала жена Пущина. Ужасная сплетница. Она сама во время обеда не сводила глаз с Игната Матвеевича, сушеная вобла.