Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Значица, так... — Афанасий поскреб в затылке, припоминая события шеститысячелетней давности. — Он, стал быть, жил в раю. А господь пришел к нему и говорит: «Имя, которое ты дашь каждой животине, будет ее имем». Он, Адам то есть и стал называть всех подряд как ему в голову взбредет... Хорошо еще коня конем назвал, а то, не дай бог, нарек бы свиньей, как на ем тогда нашему брату казаку ездить — стыдуха.

— Да ты и так поехал не в ту сторону. Садись на место.

— Иннокентий Павлыч, — поднял руку Казбек. — А кто нарекал динозавра?

— Уста твои суетное глаголят, — сдвинул к переносице бесцветные брови внештатный законоучитель, но глаза под ними по-прежнему светились озорным весельем. — От кого ты слыхал про сие чудище?

— Кунак мой Трофимка рассказывал, он в реальный училище ходит. Им учитель говорил, Вадим Петрович, что динозавр еще раньше Адама жил.

— Вот он, безбожник, пусть и отвечает на твои греховные вопросы. Останешься на час после уроков.

— За что, Иннокентий Павлыч?

— За бронтозавра.

— Я про бронтозавр ничего не говорил, я — про динозавр говорил.

— Ну, значит, отсидишь еще один час и за этого.

Вскоре за окнами прозвенел звонок, и ученики, захлопав крышками парт, повалили гурьбой к выходу: скорей туда, к казачьей конюшне, где играет духовой оркестр и произносятся пламенные речи.

В классе остался один лишь провинившийся.

— Ты, отроче, дом кузнеца Амирова знаешь? — склонился у него над ухом ктитор.

— Знаю, — ответил Казбек со вздохом.

— Нужно сходить к нему и передать хабар. Сходишь?

— Схожу, — сразу повеселел Казбек. — А что я сказать буду?

— Передай Герасиму Ивановичу, что заходил игумен Феоктист из Георгиевской обители, велел приезжать за железом.

— За каким железом? — не сдержал своего любопытства посыльный.

— Из которого решетки делают для монастырской ограды, — шевельнул в скупой усмешке плоские губы церковный хозяйственник. — Он знает, какое, — хлопнул он ладонью по плечу мальчика, направляя его к выходу.

— Я — одна минута! — обрадовался Казбек возвращенной свободе и, выхватив из парты ранец, помчался на улицу. Ого! сколько народу собралось возле казачьей конюшни! И музыка играет, как тогда у Совдепа.

Казбек побежал дальше. Сегодня на Алексеевском проспекте оживленнее, чем в иные дни. Весть о происшедшем в Петрограде правительственном перевороте взволновала обывателей и вынудила их выйти за ворота своих домов. Там и сям у крылечек и под акациями стоят они кучками и многозначительно покачивают головами: чем все это кончится? Над входом дома кузнеца Амирова висит красный флаг, а во дворе слышен звон наковальни. Казбек подошел к пропахшей углем и железом двери кузницы и ахнул от изумления: перед наковальней стоял с кувалдой в оголенных и мокрых от пота руках дядька Митро!

— Ова! воскликнул дядька Митро, опуская на землю кувалду и раскрывая могучие объятия. — Хай тоби грец, цэ ж мий гарбич!

Казбек прижался к грязному фартуку молотобойца, радостно засмеялся:

— Я тебя сразу узнал, дядька Митро.

— А я тэбэ с трудом, — взял его за плечи бывший чабан. — Дывысь, на ем справа, як на Холодовых внуках. У сестры живешь?

— Ага, у Сона.

— Нравится тебе в городе?

— Очень нравится.

— А мэни не дюже... — вздохнул дядька Митро. — Тиснота, як в той кошаре або на тырле [36] место стоянки скота на пастбище. . Шагу не сробышь, щоб не наступить кому на черевик. И смрад — дышать нечем. Сбегу я, мабуть, друже мий, витцеля знов в степь. Вчера приезжав до мэнэ Вукол Емельяныч, просыв вернуться в отару... Ну, пидемо, княже, посидим трохи, расскажешь, як тэбэ живется в Моздоку.

Встречал Кирова на владикавказском перроне Маркус, худощавый интеллигент с высоким лбом и грустными, застенчивыми глазами.

— Какие новости, Яков Львович? — спросил приезжий, обменявшись со своим шурином крепким рукопожатием.

— Вот первая, Сергей Миронович, — Маркус достал из кармана пальто газету «Вперед», издаваемую Терским войсковым правительством.

Киров взял газету, пробежал глазами отмеченный карандашом абзац. «К тебе, казачество, обращаются теперь с последней надеждой взоры страдающей Родины, — не говорила, а прямо–таки рыдала газета. — Скорей организуй свою мощь! Организуй вокруг себя все оставшееся здоровым в России и выступай против темных сил!».

— Знакомый стиль, — ухмыльнулся Киров. — Я карауловскую патетику среди тысячи других голосов различу. Ну и что этот терский государь уже успел предпринять против, как он выражается, «темных сил», то бишь против народа?

— Во-первых, 27 октября созвал «конвент», на котором было решено не признавать Советскую власть; во-вторых, сговаривается с «Союзом горцев» о совместной борьбе против Советской власти; в-третьих, прилагает все усилия и средства для провозглашения автономии Терского, с позволения сказать, государства; в-четвертых, мобилизует и укомплектовывает в срочном порядке казачьи сотни.

— Ну, подобные действия Караулова не такая уж и новость, — заметил Киров, доставая папиросу и закуривая. — Было бы наивно ожидать от махрового монархиста радости по поводу свершившейся революции. А как встретили ее наши партийные союзники-эсеры?

— На редкость недоброжелательно. Они заявили, что не могут «быть в руководящем органе такого Совета, где проходит линия, против которой они категорически протестуют», и отозвали своих депутатов из городского Совета.

— И это не ахти какая новость, — глубоко затянулся дымом Киров. — Истинно сказано: «Черного кобеля не отмоешь добела». Ну что ж, ушли и черт с ними, — он смял окурок, бросил в урну. — Необходимо сегодня же собрать расширенное заседание Совета. Желательно в театре — там больше места. Я расскажу трудящимся о совершившейся в Петрограде великой революции и о втором съезде Советов, на котором мне посчастливилось побывать. Пойдем, Яша, не будем терять понапрасну времени, дабы реакция не опередила нас.

Киров шел как всегда без лишней торопливости, но энергично и твердо, при этом полы его застегнутого на одну лишь верхнюю пуговицу пальто вскидывались при каждом шаге, словно птичьи крылья. Он уже встал на подножку ожидавшего их фаэтона, когда с другого конца привокзальной площади донеслись возмущенные, крики и тотчас на нее выкатился огромный клубок дерущихся людей.

— Опять, должно, казаки с ингушами схватились, — поморщился Маркус. — Что ни день, то драка.

Киров сошел с подножки. Сунув руки в карманы своего разлетающегося в стороны пальто, стремительно направился к разгорающемуся с каждой секундой побоищу.

— Я тебе покажу «гяура», басурманская твоя рожа! — хрипел в центре свалки чей–то яростный голос. — Нажрешься ты у мене земли по самые бельмы.