Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Вот какой знатный мой имя. — закончил рассказ Сипсо и, отняв левую ладонь от раненого плеча, бесстрастно взглянул на запекшуюся на ней кровь.

— Яман [39] плохой (чеч.) казак, — сказал он отрывисто и забормотал что–то на родном языке.

— Мстить ему будешь? — спросил Маркус, дотоле молча слушавший ломаную скороговорку чеченца.

— Нет, — отрицательно помотал головой Сипсо. — Скоро сюда придет турецкий армия, она всех казаков — цэ! — он провел у себя большим пальцем под бородой и выразительно посмотрел на макушку дерева, мимо которого проезжал фаэтон, — а мине обязательно надо мой кровник кончат, сто лет ево искал.

Киров с Маркусом удивленно перемигнулись между собой, а сидящий на козлах кучер даже оглянулся: чеченцу лет сорок от роду, а он, оказывается, уже целых сто лет за своим кровником охотится.

— Э, какой ты непонятливый, — досадливо шевельнул бровями Сипсо в ответ на высказанное Кировым недоумение. Дед его деда кончал деда моего деда. Недавно в Моздоке нашел внука его внука — буду резат его.

— Да за что же резать безвинного человека? — удивился Киров. — С чего ты вздумал?

— Наш закон такой, — поджал губы Сипсо, — я не сам думал.

— Гм, — Киров расстегнул воротник рубашки. — И насчет турецкой армии тоже не сам выдумал?

— Не сам. — согласился Сипсо. — От Нажмудина Гоцинского слыхал — очин святой человек. Говорит, казаки живут на чеченской земле, надо отобрать у них землю.

— Твой Нажмудин турецкий агент и злобный враг не только русского, но и чеченского народа, — возразил Киров, с трудом сдерживая раздражение: — Если на Кавказ придут турки, то их рабами станут не только русские, но и все горские народы и чеченцы в том числе. Вы бы лучше Асланбека Шерипова слушали. Ты знаешь Асланбека?

— Да. Видел его в Анди. Молодой, горячий. С Нажмудином спорил, с Тапой Чермоевым. «Советская власть, говорил, — даст чеченцам землю». Глупый, не понимает, что Советская власть иест русски власть. А разве русский будет отбирать у русского? Волк своего щенка кушать не будет, он лучше чужой баран сожрет.

— Да, конечно, — ухмыльнулся Мироныч, — если будете баранами, то такие волки, как имам Гоцинский и шейх Узун-хаджи, сожрут вас с потрохами. Ты декрет Советской власти о земле читал?

— Кто такой — декрет?

— Декрет — значит закон.

— Не, не читал, мой грамота сапсем не знал.

— Вот то и плохо, — вздохнул Киров и вынул из бокового кармана пальто бумажный листок, отпечатанный жирным шрифтом.

— Слушай, — обратился он к неграмотному горцу и прочел первый пункт декрета: — «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа». Это значит, — пояснил Киров чеченцу, — что все земли, принадлежащие Джабагиевым, Каплановым, Чермаевым и прочим отныне принадлежат народу. «Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные со всем их живым и мертвым инвентарем, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов, впредь до Учредительного собрания», — прочитал Киров второй пункт декрета и вновь устремил насмешливо-пытливый взгляд на сидящего с открытым ртом горца: — У вашего муллы много земли?

— Много, — ответил Сипсо.

— А у старшины?

— Шибко много.

— Теперь будет, как у всех, а может, и меньше, — рассмеялся Киров и протянул собеседнику листки с декретом: — Вези, Сипсо, в свой аул, пусть узнают твои земляки, что такое Советская власть.

Сипсо взял листки, бережно сложил вдвое, засунул за борт черкески.

— Останови фаэтон, пожалста, — попросил он.

— Зачем? — удивился Киров. — Сейчас в больницу приведем.

— Не надо больница, я домой пойду.

— А как же рана? Ее перевязать нужно.

— Рана? — усмехнулся Сипсо. — Какой это рана — тха! Ево заживет. Вот только черкеска не заживет: порвал кинжалом проклятый казак. Останови, прошу тебя.

Но фаэтон продолжал покачиваться на рессорах. Тогда Сипсо с истинно кавказской ловкостью выскочил из него на ходу и, прижав ладонь к груди, склонил в полупоклоне голову:

— Спасибо тебе, Кира!

— Будь здоров, Сипсо! — крикнул в ответ Киров. — Увидишь Шерипова, передай от меня поклон.

— Баркалла [40] спасибо (чеч.) , кунак, да вознаградит тебя аллах миром — ты хороший человек! — крикнул Сипсо вслед удаляющемуся экипажу.

К Силантию Брехову приехали гости: дочь Ольга, Кондрат Калашников и Ефим Дорожкин. Все они, кроме Ольги, уже порядочно захмелели от хозяйского угощения и с пьяным усердием выводят вибрирующими голосами замысловатые рулады старинной казачьей песни:

Запевает Недомерок. Сам маленький, а голос у него, как у дьяки из Успенского собора: — бу-бу-бу!

— начинает очередной куплет запевала, не сводя вылупленных от напряжения глаз с сидящей напротив Ольги.

Хорошо поет Недомерок, с «душой», как говорит Кондрат.

— Тебе б не Недомерком, а кенаром прозываться, — сказал он сразу же после первой песни. У Кондрата на глазах блестят слезы. Он глядит отрешенным взглядом на стоящего у кровати сына, с некоторых пор живущего в бреховском доме, и не замечает ни его, ни своих скатывающихся по щекам слез. В жизни ни от чего не плакал, даже от боли, а вот от песни, случается иногда, плачет.

— говорит-поет воображаемому коню Недомерок, а остальные певцы подхватывают хоть и не дружно, зато достаточно громко:

Песня окончена. Сейчас Силантий дольет из бутыли чихиря в деревянные чапуры, и над столом вновь завяжется хмельной разговор.

— Говорят, наших казачишек знов порезали под Хасавюртом, — прохрипел Силантий, булькая вином в деревянные чашки.

— Хм, говорят... — усмехнулся Недомерок, и взгляд его лупастых глаз перепрыгнул с Ольги на ее папашу. — Я давче в Казачьем совете был, так там прямо говорят: на той неделе после заговенья в поход пойдем на чеченов. Полковник Рымарь поведет казаков собственноручно. Геройский атаман.

— Рымарь — первеющий казак во всем Отделе, — согласился хозяин дома. — С таким атаманом и я пойду за милую душу. Слышь–ка, — Силантий взял за локоть сидящего от него по правую руку Кондрата, — а ты пойдешь стражаться с чеченами?