Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Стой, чтоб тебя земля покрыла! — дернул за повод своего коня полулежащий чеченец и повернул голову к сидящему товарищу: — Что–то его долго нет, а, Гапо?

Одноглазый вынул из бокового кармана бешмета золотые часы, откинул крышку.

— Во чреве терпения — золотые дети, — сказал он назидательным тоном и приложил часы к уху. — Поезд — не арба, ходит по расписанию. Потерпи еще немного, Сипсо.

Оба помолчали.

— А все же нехорошо это, — снова нарушил осеннюю тишину Сипсо.

— Что нехорошо? — отозвался Гапо.

— Поезд грабить.

— Да разве мы грабим?

— А что же мы делаем?

— Берем военные трофеи. Клянусь своим единственным глазом, они тоже, на прошлой неделе не в альчики играли в Алхан-Юрте.

— Ва! Я разве про казаков говорю.

— Что казак, что не казак — все они наши враги.

— И большевики?

— Большевики... — замялся Гапо. — Но ведь мы с ними не воюем.

— А Узун-Хаджи говорит, что большевики хуже казаков.

— Вот ты с Узун-Хаджи и поговори об этом.

— Я не мюрид и не мулла, чтобы со святым человеком вести беседу, — возразил Сипсо.

— Тха! — перекосил в презрительной ухмылке губастый рот Гапо. — Нашел святого. Да он за копейку дядю родного в мечети зарежет. И на молодых баб до сих пор глаза пялит, даром что скоро сто лет сравняется. Скажи–ка лучше, как ты в Капкай [41] Владикавказ. съездил? — круто изменил ход беседы одноглазый.

— А ты разве не знаешь?

— Имам не посвящает меня в свои святейшие дела.

— Да там всего и дела, что передал письмо одному человеку.

— Только и всего?

— Клянусь, ничего больше. Зато я там встретил еще одного человека. Ах, какой умный, добрый!

— Дал тебе сапоги без денег? — съязвил Гапо, кинув выразительный взгляд на дырявые мясхи [42] Сапоги (чеч.). своего подчиненного.

— Насмешливый друг подобен коню, что ржет под любым седоком, — обиделся Сипсо.

— А обидчивый... — Гапо покрутил в воздухе пальцами, подбирая сравнение, — подобен ишаку в упряжке.

— Это же почему — ишаку? — насторожился Сипсо.

— А потому, что на обидчивых воду возят, — рассмеялся Гапо.

— Э... — отвернулся от приятеля Сипсо. — Недаром говорят, пустой кувшин — звенит.

— Да ты не сердись, — попросил его Гапо. — Пусть меня самого похоронят в одной могиле с ишаком, если я хотел тебя обидеть. Лучше расскажи про этого человека.

И Сипсо рассказал ему про свою встречу с Кировым.

— Вот фирман [43] указ, приказ (перс.). дал, — вынул он из кармана сложенную вчетверо бумагу. — Сам Ленин писал. Земля, говорит, принадлежит народу, всем поровну надо делить.

Гапо взял бумагу, повертел перед уцелевшим глазом, вздохнул: по-чеченски знает, по-осетински знает, по-кабардински, по-русски... а вот читать не умеет ни на одном языке.

В это время сверху донесся перестук копыт, и тотчас на краю обрыва показался всадник.

— Уо, Гапо! — крикнул он и помахал рукой.

— Во-вай, Ибрагим! — откликнулся Гапо, вскакивая на ноги и пряча бумагу в карман.

— Поезд вышел со станции Стодеревской, скоро будет здесь.

— Кто едет в поезде? Солдаты есть?

— Солдат нет. Охранник только в почтовом вагоне.

— Хорошо, — сказал Гапо и одним махом вскочил на стоящего рядом коня. — Эхей, молодцы! Вперед! — крикнул он в направлении терновых зарослей, вскинув над головой зажатую в руке винтовку.

От оврага до железной дороги не больше версты. Там уже трудилась «саперная» группа — укладывала поперек рельсов суковатый ствол припасенного для этой цели карагача.

— Уйди-и-и! — визгливо крикнул паровоз показавшегося вдали поезда. По всей видимости, машинист заметил лежащее на рельсах дерево, ибо колеса паровоза вдруг завертелись в обратную сторону, а бегущие за ним вагоны от резкого торможения загромыхали буферами. Но поздно: назад уже не уйти — со всех сторон к поезду неслись размахивающие ружьями всадники. В вагонах завопили от страха и опасения за свои пожитки. И не без основания: едва грабители ворвались внутрь, в разбитые окна полетели под откос чемоданы, узлы и отдельные вещи.

— Живей, молодцы! — подбадривал сообщников одноглазый Гапо, гарцуя на коне перед раздвинутыми дверьми почтового вагона. К нему неслись, подскакивая на буграх сусличьих нор запряженные лошадьми телеги и арбы.

— Грузи! Быстро! — кричал Гапо, тревожно поглядывая в оба конца железнодорожного пути — в любой момент могут нагрянуть с той или другой стороны казачьи разъезды.

На пороге тамбура одного из вагонов показался офицер в чине поручика. Его подталкивал в спину дулом винтовки Сипсо. Поручик соскочил на землю, обернулся к своему конвоиру;

— Ты не смеешь так обращаться с офицером!

— Тхле, тхле [44] иди, иди! (чеч.). ! — невозмутимо проговорил Сипсо по-чеченски, замахиваясь на арестованного прикладом, и тут же перешел на русский язык: — А ты смеешь обращаться с нашими офицерами? Зачем в Грозном стирлял Хусена Бокова, Исмаила Керимова? Теперь мы стирлять будем.

— Я никого не стрелял в Грозном, — возразил офицер невозможности спокойным голосом, но и без того бледное лицо его заметно посерело, — Я еду в Грозный впервые и с очень важной миссией. Меня нельзя стрелять, кунак.

— Вонючий козел тебе кунак, — сплюнул Сипсо, направляя пленника дулом карабина к почтовому вагону, возле которого крутился на своем коне Гапо.

— Зачем ты его сюда ведешь? — вытаращил тот единственный глаз, — Он же не чемодан, чтобы положить в арбу.

— А куда его вести? — спросил Сипсо.

— Тха! Почем я знаю? Спроси об этом у своей винтовки.

— Пошли, вашим благородий, — Сипсо выразительно звякнул затвором.

На этот раз лицо у поручика сделалось белое, как рыбье брюхо. Он понял, что его сейчас расстреляют. Прямо здесь, возле поезда. В голой степи, среди кустиков чахлой полыни. Без суда и следствия.

— Подожди, приятель, — сказал он конвоиру и, угадав чутьем в одноглазом старшего, шагнул к нему: — Послушай, друг... я еду с очень важным поручением в Чеченский национальный комитет.

— С каким поручением? — спросил одноглазый на довольно чистом русском языке.

— Об этом я могу сказать только председателю комитета и... — поручик выжидающе посмотрел на предводителя абреков, — самому имаму.

Гапо даже на стременах привстал от такого сообщения.

— Какому имаму? — подъехал он вплотную к пленнику.

Поручик с опаской посмотрел на окна вагонов, словно боясь, что его могут услышать, сказал вполголоса:

— Узун-Хаджи.

Кровь снова прилила к его худым помертвелым щекам.

Спустя четверть часа он уже трясся на телеге, сидя среди награбленного барахла под конвоем молчаливых, в лохматых шапках всадников.

— Клянусь аллахом, это не простая птица, — шепнул Гапо своему приятелю. — Узун-Хаджи нам «баркалла» скажет. А если даже и наврал чертов гяур, то все равно не будет хуже: пойдет в обмен в Хасавюрт на наших пленных.