Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Читай, пожалуйста...

Асланбек развернул бумагу, брови его изумленно вскинулись к папахе.

— Клянусь солнцем, это он и есть! У кого ты взял?

— У кого взял, того здесь нет. Читай, пожалуйста, — повторил просьбу Гапо, стараясь не высовываться из–за камня.

— Слушайте, братья! — Асланбек прочитал первый пункт декрета по-русски и тут же перевел его на чеченский язык.

— Валлаги, правильно! — одобрили в толпе.

«Конечно, правильно, только не для Узун-Хаджи и не для Майрбека Абдуллаева, у которого он живет в гостях», — подумал Гапо, наблюдая краем глаза, как имам, подсаживаемый слугами на коня, мечет из–под насупленных белых бровей молнии в глашатая Советской власти.

— Будь проклят большевистский фирман и тот, кто его читает! — взмахнул Узун-Хаджи сухоньким кулачком. — Я покидаю это мерзкое сборище кафиров, недостойных именоваться потомками великого Ночхо-Турпала [52] по преданию, родоначальник чеченского племени, родившийся с зажатым в кулачках сыром и железом . Но аллах свидетель, очень скоро вы пожалеете о своей измене мусульманскому союзу.

— Проклятие — не удар кинжалом, — усмехнулся Асланбек, А муллы и те, кто познатней, горестно покачали головами: «Ой, дяла [53] Ой, господи! (чеч.) ! Зря обидели святого человека».

Нет, не «бараньи головы» собрались сегодня на площади возле мечети, решил Гапо, вслушиваясь в голос Асланбека, продолжающего читать первый советский фирман.

Весь путь от площади до сакли Майрбека Абдуллаева, где временно остановился Узун-Хаджи со своей охраной, Гапо размышлял над услышанным возле Большого камня. Народ не верит новоявленному имаму и не очень–то рвется под зеленое знамя Газавата. А он, Гапо, разве верит этому старому волку, заботящемуся больше о приумножении собственных богатств, нежели о благополучии народа? Разве не берет этот «защитник шариата» львиной доли от всех захваченных эскерами «трофеев»? Да и что это за эскеры, нападающие исподтишка на беззащитные деревни и поезда? Такое проделывал и светлой памяти Зелимхан, да быть ему в раю, окруженному гуриями, но он не называл себя имамом и спасителем шариата. Абрек и все. Хотя этот абрек любил свой народ не в пример больше. Собственно, ему, Гапо Мусаеву, все равно с кем водить дружбу, хоть с самим шайтаном, если шайтан окажется покладистым малым, любящим повеселиться в лихих набегах с шашкой в руке. Интересно, какое задание даст ему Узун-Хаджи на этот раз?

Подъехав к воротам сакли Майрбека, похожей своей цинковой крышей больше на дом какого–нибудь русского купца, чем на жилище горца, Гапо соскочил с коня и, сняв с себя оружие, чтоб не обременять им хозяина дома [54] гость, въезжая во двор, отдает хозяину свое оружие в знак своего миролюбия. , подал его Сипсо вместе с поводом уздечки своего коня. На всякий случай. Абрек всегда и везде должен быть готовым к любым неожиданностям. Отходя, предупредил товарища, чтобы не покидал седла, пока он сам не возвратится от имама.

— Разве мой двор так тесен, что в нем негде поставить коня моего гостя? — показался в воротах хозяин дома.

— Маршалла тебе, Майрбек, [55] будь свободным (чеч). — приложил кулак к груди Гапо. — Я не думаю здесь долго оставаться. Спроси, пожалуйста, у святейшего, сможет ли он принять меня.

— И ты будь свободным, Гапо, — ответил на приветствие Майрбек, скользнув взглядом по двоим оставшимся в седлах всадникам, один из которых русский офицер. — Легка ли была дорога?

— Слава аллаху.

— Имам готовится к вечерней молитве, но я думаю, он примет тебя.

Хозяин дома скрылся за воротами. Но спустя минуту вновь показался в них и сделал приглашающий жест руками — иди, мол.

Гапо прошел по выложенной булыжником дорожке к дому, у входа в который стояли два вооруженных винтовками молодца с зелеными лоскутками на мохнатых шапках. Остальные телохранители находились тут же во дворе, каждый занимаясь своим делом: одни играли в нарды, другие чистили своих коней, привязанных к стволу растущего посреди двора грецкого ореха, третьи подремывали на куче соломы, подложив под головы седла и укрывшись бурками.

Узун-Хаджи сидел в просторной комнате на тахте, покрытой персидским ковром, и перебирал четки — нанизанные на шнурок финиковые косточки. Взгляд у нет был сердитый. «Не очухался еще после Асланбековой бани», усмехнулся про себя Гапо, приветствуя своего всенародно оскандалившегося патрона.

— По дозволению аллаха, ассалом алейкум, святейший имам.

— Ва алейкум салам, сын мой, — пробурчал в ответ Узун-Хаджи. — Да спасет тебя всевышний от горестей и болезней. Хорошо ли шел под тобой конь?

Минуты три хозяин и гость, соблюдая обычай, обменивались холодными любезностями, после чего перешли к деловому разговору.

— Много ли взяли оружия? — спросил Узун-Хаджи, выслушав рассказ Гапо о захвате пассажирского поезда.

— Тха... — поморщился Гапо. — Одна винтовка у охранника да наган у офицера.

— Захваченное имущество привез Майрбеку?

— Нет. Мне некогда было возиться с этим барахлом. Я торопился привезти сюда пленного офицера. Говорит, дело есть к тебе, святейший имам.

— Где же он? — оживился имам.

— Его караулит Сипсо у ворот этой сакли.

— Так веди его сюда, пока не наступил час вечерней молитвы, да простит нам аллах нашу земную суету.

— Слушаюсь...

Спустя минуту пленный уже стоял перед имамом.

Ну и святейший! Поручик с интересом смотрел на маленького человечка с такими большими претензиями.

— Кто такой? — обратился к нему святейший на русском языке.

— Поручик Гизлинг, — откозырял имаму пленник, чувствуя, как невольно подрало по спине от его тяжелого взгляда.

— О чем хотели говорить со мной, поручик?

— Пожалуйста, без свидетелей.

Узун-Хаджи кивнул головой Гапо: выйди, дескать. Тот вышел.

— Я эмиссар Германии, — вполголоса сказал Гизлинг, проследив взглядом, закрылась ли дверь за пленившим его абреком. — Прибыл на Северный Кавказ с ответственным заданием моего правительства, находящегося, как вам известно, в союзе с правительством Турции против нашего общего врага — России.

— Почему же вы, русский офицер, служите Германии?

— Я немец, господин имам. Россия мне так же ненавистна, как и вам.

— Чем докажете, что вы тот самый человек, за которого себя выдаете?

— Справьтесь у члена Чеченского национального комитета Сосиева. Меня так же должны знать в Назрани. Шукри-паша [56] турецкий агент. , например. Ашхаду аллаха иллалаха ва-ашхаду [57] я свидетельствую, что нет бога кроме единого аллаха (араб.). , — перешел вдруг Гизлинг на арабский язык.

Узун-Хаджи с изумлением ставился на немца, творящего мусульманскую молитву.