Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Господин купец второй гильдии, дай мне, пожалуйста, десять рублей, — повторил Степан, словно попугай.

Неведов снова расхохотался.

— Так–то, брат Гордыня Бродягович, вышло по-моему. На, держи, — он достал из бумажника деньги, сунул в Степанову руку. — А теперь прощай... Хотя погоди–ка. Ведь нынче Велик-день, кажется. Дай–ка я с тобой похристосуюсь.

Хоть и противно целоваться с подвыпившим самодуром, но куда деваться от вековой традиции — подставил стиснутые губы к усам расчувствовавшегося богача.

— Христос воскрес.

— Воистину...

Купец трижды облобызал Степана, обдавая его запахом «Зубровки» и жареного барашка, затем вынул из кармана смятое яичко:

— Держи... Заходи при случае к Неведову. Приму, ей-богу, приму. Ну, прощай, большевик.

— Сапожник я.

— Один черт. Большевики, они ведь не среди купцов водятся, а среди вот таких, сапожников... гордых.

В это время к ним подковылял донельзя оборванный нищий и протянул грязную тощую руку.

— Тебе чего? — уставился на него Неведов.

— Господин купец второй гильдии, дайте, пожалуйста, десять рублей.

— Что?! — Неведов крутнул кулаком перед носом у попрошайки. — Я тте, скотина, покажу, как смеяться над Неведовым! Пшел прочь, пока не накостылял по шее!

Нищий, поняв, что маневр не удался, дал задний ход и резко сбавил уровень своих запросов.

— Господин купец второй гильдии, — повторил он менее уверенным голосом, — дайте, пожалуйста, десять... копеек.

— Счас я тебя, мерзавца! — купец нагнулся, делая вид, что ищет булыжник.

Тут уж нищий окончательно убедился, что его притязания на содержимое купеческого кошелька беспочвенны и решил за благо убраться подобру-поздорову.

— Пролетария голо... — проворчал ему вслед владелец магазинов, домов и мельниц, и, махнув рукой, свернул на боковую улицу. — Зайду–ка лучше к старику Дулуханову, он хвастался: вина из Тифлиса привез какого–то необыкновенного...

Степан, вытерев рукавом взмокший под шапкой лоб, вышел на главную улицу и только тогда перевел дух. Улица была широкая, немощеная, и, когда проезжал фаэтон или пролетка, целое облако пыли вырывалось из–под колес, медленно оседая на серых акациях, растущих по обе ее стороны и отделяющих проезжую часть от тротуаров, кое-где выложенных перед домами зажиточных горожан — крупной галькой или кирпичом.

Степан замедлил шаг. Чертов купец! Провалиться бы тебе в тартарары с твоими деньгами. Сзади донеслось многозначительное «кгм». Степан оглянулся, и неприятный холодок обдал разгоряченное сердце: придерживая саблю, за ним поспешал давешний полицейский. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» — подумал Степан и свернул в первые попавшиеся ворота. Остановился у куста нераспустившейся еще сирени, замер в напряженном ожидании.

— Цветиками интересуемся?

У Змеющенко — веселые, чертики в светлых глазах, под лихо закрученными желтоватыми усами—благодушная улыбка.

— Нет, клозетами, —стараясь придать голосу непринужденный тон, ответил Степан. «Вот сейчас врежу ему промеж глаз и бежать — пришла вдруг в голову шальная мысль, но состоявшийся вслед за тем разговор не дал ей осуществиться.

— Аль приспичило? — продолжал, улыбаться Змеющенко.

— Ну, а тебе -какое, собственно, дело? — озлился Степан. — Что тебе от меня нужно?

— Вроде сам не знаешь? — обаятельнее прежнего улыбнулся блюститель порядка и бесцеремонно протянул руку. — Давай половину.

— Какую половину? — оторопел Степан.

— Любую, какую не жалко.

— Да ты о чем?

— О неведовской десятке, о чем же еще.

У парня — словно гиря с шеи. Фу! Чтоб тебя черти забрали. Вон, оказывается, в чем дело...

— Да при чем здесь ты, господин начальник? Деньги–то дадены мне, — возразил он, подделываясь под тон городового.

— А кто тебя заставил их взять? — последовал контрвопрос.

Довод был настолько логичен и убедительно прост, что Степан от души рассмеялся и, не считая нужным затягивать разговор, вынул из кармана злополучную десятку.

— Вот только разменять ее нечем. Разорвать, что ли, надвое?

— Зачем разорвать? — полицейский снял с пшеничной своей головы фуражку с кокардой на черном околыше, вынул из–за дерматиновой подкладки свернутую вчетверо бумажку стоимостью в пять рублей.

— Вот мы и квиты, — улыбнулся он кротко и ребром указательного пальца разгладил в стороны усы.

«Неужели христосоваться полезет?» — ужаснулся Степан. Но обладатель усов лишь подмигнул ему круглым глазом, молодцевато отдал честь и, по-военному повернувшись, зашагал прочь со двора.

Ну и ну! Степан даже воротник расстегнул на косоворотке: расскажи кому–нибудь — не поверит. Он еще раз взглянул на сложенную вчетверо засаленную пятирублевку, облегченно расхохотался, сунул деньги в карман и не торопясь вышел на улицу. Посмотрел вправо: полицейский уже успел отойти шагов на триста, его длинный форменный сюртук, перетянутый ремнями с желтеющим на боку «окороком» — огромным револьвером в кобуре, маячил черным пятном на фоне серых от пыли акаций. «Христос воскрес», — насмешливо подумал ему вслед Степан и пошел в противоположную сторону.

Служба тянулась долго. Так долго, что Данелу под конец даже певчие надоели, а их он всякий раз слушал с большим удовольствием. К тому же было очень душно, да и Дзерасса одна с малышом на улице. «Прости, бог-батька», — Данел перекрестился на всякий случай и, пятясь между богомольцами, словно рак между камнями, выбрался из людской гущи на свежий воздух.

Солнце уже заметно скатилось к белым вершинам гор. От собора до самой ограды и дальше, захватив Красавца с арбой, протянулась сиреневая тень. С северной стороны города зазвонил церковный колокол. Ему отозвался чей–то бык. Голос у него густой, низкий, точь-в-точь, как у отца-дьякона, подпевающего в соборе худосочному попу.

— У самого нет ничего за душой, клянусь прахом отца моего, — стараясь не смотреть на протянутые к нему руки нищих, пробурчал себе под нос Данел и легко сбежал по ступенькам паперти. Подойдя к арбе, он удивился: Степана возле нее не оказалось.

— А где наш русский? — посмотрел на Дзерассу вопросительно.

— Я его не видела, — ответила девушка, поддерживая одной рукой головку ребенка, а другой — бутылочку с молоком.

— Но куда он мог деться, чтоб простились грехи его? Неужели в церкви остался, а я не заметил?

Однако ему не пришлось ломать голову над этой загадкой. Подъехала телега, запряженная парой лошадей, и надолго привлекла его внимание.

— Эй, кунак, здорово дневали! Дозволь присоседиться к твоей кобыле! — крикнул весело один из подъехавших, черноусый молодцеватый казак, одетый в серую черкеску и черную с высоким верхом баранью шапку.