Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Будь братом родным, становись рядом, пожалуйста, — приложил руку к груди Данел, — но только где, умереть бы мне за тебя, увидел ты кобылу?

— А разве это маштак? — удивился веселый казак, спрыгивая с телеги и привязывая вожжи к решетке ограды? — Прости, брат, не разглядел толком. А ведь и вправду мерин. Откуда часом?

— С Джикаева хутора. А вы?

— Я–то? Из Стодеревской. А вот они, кумовья мои, здешние, из Луковской станицы. Крестными будут моему Трофимке. Как он там не задохнулся под твоим подолом? — подмигнул он восседавшей посреди телеги дородной казачке в цветастой шали и с запеленатым младенцем на руках.

— Тю на него, придурашного! — махнула рукой женщина, — Такое гутарит, а еще кум прозывается.

— Так что ж то за кума, что.., — веселый казачина сверкнул зубами и снова повернулся к Данелу: — А ты тоже вроде крестить собрался?

— Тоже, — ответно улыбнулся Данел. — Вот ждем, когда поп-батька, да сбудутся его молитвы, кончит свое дело.

— Вот и подождем вместях, — подытожил разговор общительный станичник и обратился к своему куму, рослому рыжему казаку, истово крестящемуся на отсвечивающий золотом соборный крест: — Може, Силантий, червячка заморим чуток, покудова служба идет? Давай–ка поглядим, чего там поклала моя Прасковья ради святого праздничка.

Названный Силантием молча вытащил из–под соломы мешок, развязал его большими, жилистыми пальцами и, пробурчав в огненные усы: «А ну, Мотря, посунься в сторону», — стал выкладывать на разостланный рушник домашнюю снедь.

Данел искоса взглянул на румяную от печного жара колбасу, сплюнул слюну и, подойдя к Красавцу, носком сапога стал пододвигать к его морде остатки сена.

— Эй, кунак! Иди повечеряем.

Данел исподлобья взглянул на приглашавшего, отрицательно покачал лохматой шапкой:

— Спасибо, добрый человек, быть бы мне жертвой за тебя, но я только что поел, даже усы еще не обсохли после пива.

— А мы их снова подмочим чихирьком, — улыбнулся хозяин телеги. — Иди, иди, не ломайся.

— Ей-богу, спасибо... наелся вот так, — Данел чиркнул пальцем у себя под бородой. — Гляди, брюхо чуть не лопнет. А еще вон барашка на шашлык делать надо, куда его есть потом?

— Да ты не боись: съедим и твоего барашка, — успокоил Данела черноусый и, взяв упирающегося горца под руку, повел к своей телеге. — Садись сюда, гость — божий дар, и да будут твои дела удачливы.

Данел благодарно прижал ладонь к груди, сняв папаху, перекрестил лоб, прежде чем усесться на солому перед разложенными на полотенце яствами.

— Тебя как зовут? — спросил гостя черноусый казак, наливая из бочонка вино в большую круглую чапуру [14] деревянная кружка (каз.) .

— Данелом.

— А меня — Кондратом. Вот его, моего кума, зовут Силантием. Энто его соседка Матрена. Ну, а Трофимка, — Кондрат кивнул усами в сторону новорожденного, — еще, почитай, без имени. А чего ж девка осталась одна возле арбы? Зови ее сюда, пущай с нами поисть за компанию.

— Нельзя за компанию, наш закон не разрешает.

— Да какой же закон могет быть в еде? — с нарочитой наивностью сказал казак. — Баба, она ить тоже божья тварь: исть–то и ей охота.

— Ну, чего пристал к человеку? — проговорил до сих пор молчавший Силантий. — Хороший закон. Правильно кунаки делают, что не дают бабам поблажки: знай, сверчок, свой шесток. Не то что мы: пораспущали своих казачек, что иная норовит тебе на голову взграбаться, — он выразительно посмотрел на рассевшуюся посреди телеги будущую куму. — На мой згад, это чертово племя, прости господи, не только за стол с людьми, а и в хату нельзя пущать. Всех бы их в хлев...

— Гляди-кось, мусульман какой нашелся! — вспыхнула оскорбленная Матрена. — Поглядела бы я, что б ты без своей Антонеи в энтой хате делал. Так бы из хлева и не вылазил, кобелина рыжий.

Реплика Матрены оказалась настолько неожиданной и меткой, что даже сам Силантий не удержался от усмешки, а Кондрат, тот расхохотался да так, что плеснул чихирем мимо кружки:

— Так его, кума, так!

Насмеявшись, предложил ей же:

— Возьми–ка, Мотря, отнеси харчей девке, пускай она без компании...

Затем протянул Данелу наполненную чихирем кружку, едва ли не в штоф объемом:

— Тяни, друг, во славу божию.

Данел обеими руками взял кружку, немного подумал и предложил следующий тост:

— На голубом небе сияет золотое солнце, оно дает тепло и радость жизни. Пусть у твоего сына будет теплая душа и ясное лицо, как солнце.

У Кондрата приоткрылся_рот от изумления: осетин, а как складно говорит по-русски.

— Над землею синей птицей летает ветер, который подчиняется одному только Галагону [15] повелитель ветров (осет.) , он отделяет зерно от мякины и приносит с моря тучи с дождем. Пусть твой сын будет быстрый и свободный, как ветер. По земле течет любимый сын седого Казбека — Терек. Он вертит мельничные камни и поит на своем пути всех, кто хочет пить. Пусть твой сын будет сильным и добрым, как Терек. Да выпью я вместе с вином ваши болезни, за здоровье твоего сына, ма халар Кондрат, и пусть будет в его жизни столько горя, сколько останется вина в этом роге! — с этими словами Данел приложился к деревянному сосуду и оторвался от него лишь после того, как убедился, что из него уже ничего не прольется на бороду. — Уф! —вздохнул он облегченно и перевернул кружку вверх дном, показывая хозяевам, что она пуста и что отныне никакие беды не грозят новорожденному казачонку.

— Вот это по-казацки! — восхищенно крикнул Кондрат и влюбленно посмотрел на случайного гостя. — И выпил добре и тост сказал, будто песню спел. Я только один раз и слыхал, чтобы вот так красиво гутарили. Из ваших, из осетинов был, Гуржибековым звали. Хорошо стихи сочинял и на круглой такой балалайке играл, мандолиной называется. Убили его японцы под Санвайдзи, царство ему небесное, — Кондрат перекрестился и передал кружку Силантию.

Снова ударил колокол.

— На старом Успенском, — определил Силантий, прислушиваясь к звону и подставляя кружку под льющуюся из бочонка струю.

И тотчас же воздух над городом зазвенел десятками разноголосых колоколов — словно кто–то не слишком искушенный в музыке взмахнул невпопад дирижерской палочкой. Из собора разноцветной волной хлынул народ. Богомольцы, отирая платками, а то и рукавами пиджаков взмокшие, распаренные лица, вываливались из распахнутых настежь дверей и поспешно расходились в разные стороны: фу! Слава тебе, господи до чего ж хорошо и вольготно на улице!

— Как сазан икру пускает, — кивнул в сторону божьего храма Данел. От выпитого вина ему стало нестерпимо весело.

— Не кощунствуй, — угрюмо отозвался Силантий. — Лучше поспешите–ка к отцу Феофилу, покудова он не убег до дому.