Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

Солнце уже склонилось к белеющим в сизой дымке горам, когда на горизонте показались купола городского собора.

— Великий Уастырджи вел нас по правильному пути, — сказал Данел и, переложив вожжи из правой руки в левую, перекрестил вспотевший под косматой шапкой лоб.

Но еще долго тарахтела арба рассохшимися за зиму колесами, прежде чем смочила их в ручье, протекавшем на окраине города и служившем границей между Ярмарочной площадью и площадью Успенской, посреди которой возвышался всеми своими пятью куполами красавец собор.

«Вот это храмина!» — подумал Степан, невольно любуясь каменным великаном, который казался пришельцем из какого–то неведомого мира красоты и богатства — так убого выглядели в сравнении с ним разбросанные вокруг глиняные постройки местных жителей.

— Тпру! — Данел остановил мерина у соборной ограды, бросил ему под ноги охапку сена, что–то сказал по-осетински Дзерассе и в сопровождении Степана направился к храму. Оттуда доносилось пение хора — шла вечерняя служба.

— Подайте Христа ра-ади! — потянулись навстречу идущим руки нищих, сгрудившихся на ступеньках церковной паперти.

Степан сунул скрюченной в три погибели старухе копейку и вслед за Данелом вошел в набитый до отказа богомольцами храм. Осенив себя крестом, он поклонился в спину какого–то горожанина и стал разглядывать внутреннее убранство собора. Над головой огромная люстра. Сотни свечей горят в ней, наполняя помещение запахом расплавленного воска. Степан перевел взгляд с люстры на иконостас. Что и говорить, потрясающее зрелище. Блеск позолоченной резьбы, сверкание драгоценных камней в золотых и серебряных лампадах, суровые лики святых, расположившихся поодиночке на стенах и целой компанией над царскими вратами и смотрящих с потемневших иконных досок с угрюмым видом тюремных надзирателей: «Ужо попадитесь только...» — все это подавляло толпу, внушало верующим мысль о собственном ничтожестве перед великолепием и всемогуществом небесных сил.

— Господу помолимся!

Голос у батюшки жиденький, бесцветный. Зато облачение на нем сияет небесным цветом. Прямые, как конский хвост, рыжеватые волосы ниспадают с остроконечной головы священнослужителя на ярко-голубую ризу, расшитую золотыми и серебряными узорами. Такая же рыжеватая борода, узкая и редкая, обрамляет красноносенькое личико, на котором поблескивают из–под мученически изломленных бровей острые, как шильца, глазки.

«Однако здесь жарче, чем в бане», — подумал Степан, чувствуя, как между лопатками по спине покатилась холодная капля, и незаметно от Данела попятился к выходу: пока служба кончится, лучше погулять по городу. Обогнув храм по круговой сплошной галерее, он вышел к южной калитке соборной ограды.

— Что, аль служба началась уже? — спросил у него встречный мужчина в черном картузе и длинных до колен сапогах. По тому, как при ходьбе он широко и не слишком уверенно ставил ноги на дорогу, нетрудно было догадаться, что их владелец влил в себя сегодня не один стакан хмельного зелья.

— Да, началась, только что, — ответил Степан, подаваясь в сторону. — А где тут у вас главная улица?

Встречный с любопытством уставился на незнакомца.

— А ты откель будешь? — спросил он вместо того, чтобы ответить.

— Мы–то? С хутора. Ну, пока, дядя...

— Постой. Экой шустрый. Ты, случаем, не социалист?

— Не, я сапожник.

— А водку пьешь?

— Кто ж ее не пьет...

— Пойдем угощу.

— С удовольствием, но некогда.

Мужчина от удивления даже по животу себя хлопнул.

— Ты знаешь, от кого отказался принять угощение? — он откашлялся, словно селезень прокрякал.

— Не имею чести знать.

— То–то, «не имею». От самого Неведова Григория Варламовича, понял?

— Ну и что? — улыбнулся Степан — его начал забавлять этот разговор.

— А то, что я имею два дома, магазин и мельницу, понял? У меня, к примеру, денег — куры не клюют.

— У меня тоже не клюют, — засмеялся Степан.

— Почему не клюют? — не понял богач.

— Да клевать нечего.

Отрекомендовавшийся Неведовым удовлетворенно расхохотался и, достав из кармана сафьяновый бумажник, предложил:

— Хочешь красненькую?

— Оставь, господин, для своих детей.

— Что?! — Отказываешься от денег? Ну не дурак ли?

— Прошу без дураков, — Степан повернулся, намереваясь уйти, но словоохотливый богач удержал его за рукав:

— Хоть и дурак, но обожди. Ей-богу, первый раз за всю свою жизнь встречаю, чтобы от денег отказался. Аль своих невпроворот?

— Мне хватает.

— Ишь ты, «хватает». Гордый, подлец, сразу видно.

— Прошу не...

— Ничего, слопаешь: и подлеца, и дурака. За деньги, брат, все сожрешь. Деньга, она любую гордость ломает. Знаешь, как я свое богатство наживал?

— Мне не интересно.

— Ничего, послушаешь. А нет — я городового кликну, вон на углу стоит. Скажу, что ты этот самый... и будешь сидеть в каталажке как миленький. Хочешь? Так вот слушай.

«И надо же мне было попасть на глаза этому пьяному идиоту», — затосковал Степан.

— Так вот слушай, — продолжал Григорий Варламович. — Хватанул я горя сызмальства. Уж досталось, как той Сидоровой козе. Разве только жернова не вертели у меня на голове. И не везло притом страшенно. Бывало, в батраках: сяду за стол обедать, всем попадается печенка или сердце, а мне — легкое. Зато на работе: всем — что–нибудь полегче, а мне — самое тяжелое. Тащишь кожу вонючую — с души, воротит, а все равно прешь. И-ык! Теперь за меня другие эти кожи таскают. Так возьмешь деньги? — рассказчик неожиданно повернул к прежней теме.

— Нет.

— Ах так? Ну, я тоже гордый. Эй, Змеющенко! Иди–ка сюда!

У Степана оборвалось сердце: «Влип и до него же по-дурацки!»

— Чего изволите-с? — полицейский, подбежав, почтительно отдал честь. У него добродушно-круглая физиономия, на которой прежде всего обращают на себя внимание такие же круглые, чертовски веселые глаза.

— Вот этого злодея нужно проводить в участок.

— Чего он исделал, ваше степенство?

— Не хочет брать моих денег — брезгует. Я так думаю, это подозрительная личность, анархист какой–нибудь.

Полицейский от удивления похлопал светлыми ресницами и тотчас набросился на Степана, словно науськанная хозяином собака:

— Зачем же ты, болван, отказываешься, ежли они-с тебе добра желают?

— Я думаю...

— Молчать! — гаркнул блюститель порядка. — Сейчас же возьми деньги и чтобы духу твоего здеся не было!

Степан облизал пересохшие губы: положение из комического становилось критическим, вокруг уже собирались зеваки. Он молча протянул руку.

—А вот энтова ты не хотел? — пьяно рассмеялся купец и вывернул в ответ волосатую фигу. — Ты обратись ко мне по всей форме: «Господин, купец второй гильдии, дайте мне, пожалуйста, десять рублей».