Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

Друзья шли по утреннему Моздоку, и один из них прикидывал, кого из здешних торговцев можно побеспокоить в такой большой праздник, как пасха. Дулуханова? Пошлет к чертовой матери. Братьев Гусаковых? У них только кожаный товар, ювелирного отдела не держат. Может быть, к Туескову обратиться? Набожен старый хрыч, хоть и обвешивает покупателей безбожно. К тому же он тоже был свидетелем вчерашнего скандала.

И тут из–за угла Католической улицы, что проходит по городу параллельно с главной, показался купец второй гильдии Неведов Григорий Варламович, заспанный и всклокоченный. В углу глаза свернулась готовая выкатиться слеза, на свалявшемся усе повисло перышко.

— А-а... господа ученые променаж делают, — изобразил он на помятом лице своем приветливую улыбку. — Христос воскреся.

— Идите–ка вы... — брезгливо поморщился Темболат, намереваясь обойти стороной вчерашнего скандалиста. Но тот растопырил руки, захихикал дружелюбно:

— Ибо сказано: «С радостью друг друга обними». А еще говорится: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Очень ты мне, господин учитель, ковырнул печенку вчерась, ну я и того... выпимши был, гордыня взыграла. Просим нижайше прощения, — купец дурашливо поклонился.

— Бог простит, — пробасил, не меняя выражения на суровом лице, Темболат. Но Степан незаметно дернул его за рукав: «Не валяй дурака».

— Бог–то, может, и простит, — согласился Григорий Варламович, — а мне охота от тебя прощенье получить, неучу дуболомному. Айда ко мне: хочу с тобой мировую выпить.

Темболат взглянул на Степана, тот ободряюще подмигнул другу.

— Мировую так мировую, — согласился Темболат. — С хорошим человеком отчего ж не помириться. Только сейчас у нас нет времени. Вот если бы нам одолжение сделали.

— В чем же дело? — круглое лицо торговца от улыбки сделалось еще круглее. Он вынул бумажник. — Сколько хочешь одолжу, хоть сто, хоть двести.

Темболат отрицательно покачал Головой.

— Вы нас не так поняли, господин Неведов. Нам нужно у вас одну вещицу приобрести. Вот если бы в магазин...

Неведов испытующе пробежал по лицам молодых людей острыми серыми глазками.

— Гм, на пасху–то? Грех ведь какой.

— Грех убивать, а продать человеку на радость — какой же в том грех? — подключился к разговору Степан.

— Все равно грех, — не согласился с его мнением купец. — А что купить желаете?

— Да так, безделушку одну — женское колечко.

Неведов немного подумал, потом решительно повернулся и зашагал к Алексеевскому проспекту:

— Для милого дружка и сережка из ушка. Вот только приказчики мои гуляют, стервецы. Ну да для таких господ я и сам постараюсь, тряхну стариной. Пошли в магазею. Какой грех принимаю на душу из–за своей доброты окаянной...

«Магазея» оказалась рядом с жилым домом хозяина на южной окраине города, неподалеку от Терека. Сняв полупудовый замок с решетчатой железной двери, затем пудовый — с основной, окованной железом, владелец магазина повернул ключ в самой двери и в конце концов проник в свое заведение. Еще минуту он потратил, открывая ставню, тоже железную, после чего глазам покупателей предстал весь ассортимент товаров, начиная с швейной иголки и кончая бочкой с атлантической селедкой.

Купец занял место за прилавком, встал в привычную лакейскую позу:

— Чего изволите-с?

Однако Степан, остановившийся перед витриной со сверкающими за ее стеклом ювелирными изделиями, не успел разинуть рта в ответ — на улице загромыхала тачанка, раздалось густое женское контральто: «Тпру, щоб вы не выздохли!» и в магазин, тяжело отдуваясь, вошла дородная тетя с пуховой шалью на голове и в плюшевом пальто нараспашку. За нею с застенчивой улыбкой на круглом лице поспешала такого же роста и почти такой же упитанности молодая девушка, по всей видимости, дочь.

— Простите, мадам, но сегодня не работаем — праздник-с, — придав своему шершавому голосу как можно больше деликатности, улыбнулся навстречу клиенткам Григорий Варламович.

— А тэбэ нихто и не заставляе працувать, — ответила приезжая. — Ты мэни ладиколону отпусты, тай годи.

Она бесцеремонно оттерла крутым плечом Степана:

— А ну посунься трошки в сторону.

Молодой человек подвинулся, с любопытством разглядывая напористую покупательницу.

— Какой вам угодно?

Долголетняя привычка угождать чужим капризам моментально превратила Григория Варламовича из самоуверенного, чванливого богача в заискивающего приказчика с манекенской сладенькой улыбочкой и рабскими телодвижениями.

— Вот, пожалуйста, вашему вниманию «Египетские ночи». Не желаете? В таком случае, возьмите «Нильскую лилию». Тоже не хотите?

Степан смотрел на своего нового знакомого во все глаза. Григорий Варламович преобразился, словно поэт-импровизатор во время чтения своих вдохновенных экспромтов, и даже хрипловатый его голос зазвучал как бы мелодичнее и нежнее:

— Есть «Саида», «Золотой сноп», «Ландыш»...

— Давай якый подорожче, — остановила покупательница поток торгашеского красноречия.

— Будьте любезны, мадам, возьмите в таком случае «Золотой сноп» — изумительный запах — але парфюм! По рублю — штука.

— А дорогших нема?

— К сожалению, — Григорий Варламович со скорбной миной на плоском лице развел руками.

— Давай усю коробку. Скильки там цих бутылькив?

— Двенадцать флаконов, дюжина-с.

— Тильки? — удивилась покупательница. — Давай ще одну. Шо для ей ця посудына. Ото наступе жара, вона начнэ потить— тоди з нию бида: такый дух прэ.

— Ой, мамо! Та що вы кажете? — круглое лицо дочери покраснело до такой степени, что, кажется, кольни щеку иголкой — так и брызнет струйкой горячая кровь.

— Витчыпысь, кажу, що надо, — отмахнулась от дочери мать.

Потом покупали конфеты — ящиками, мануфактуру — штуками.

— Колысь я ще в Моздок прииду, — устало проговорила женщина, любовно окидывая ворох сложенных на прилавке покупок. Затем повернулась в Степанову сторону: — А ну, хлопчик, допомогы отнесты оце у тачанку.

Степан покорно сгреб с прилавка купленное, понес к выходу.

— Гарный парубок, — донеслось ему вслед, — здоровый, як видмидь, и на рожу ничого соби. Не то, що твий дохлый Никихвор — соплей перешебить можно. Ось якого б тэбэ, Наталья, чоловика. Цэй бы приласкав тай вытряс с тэбэ лышку.

— Ой, мамо, та що вы кажетэ...

Когда мать с дочерью садились в тачанку, первая сказала Степану подобревшим голосом:

— В Гашун зачим–либо приидешь, заходы к бабе Холодыхе на хутор — угощу слывовою налывкой — вик помнить будэшь. Ну, бувай здоров, хлопец. Эге ш, черная немочь! — взмахнула она кнутом над упитанными крупами гнедых лошадей, и те понесли, просевшую на рессорах чуть ли не до осей тачанку по главной Алексеевской улице, вздымая клубами устоявшуюся за ночь пыль.