Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Вон она какая, оказывается, птица! — с невольным восхищением проговорил владелец магазина. — Жинка самого Холода! То–то, я гляжу, на полсотни набрала и все покупает, покупает...

— А кто такой этот Холод? — спросил Степан.

— О! Холод — это, брат, первейший богач на Ставропольщине. У него одних овец только тысяч пятьдесят, если не больше. Одним словом помещик-тавричанин.

«Не про этого ли Холода рассказывал Чора?» — подумал Степан, а сказал следующее:

— Ну и женщина! Не хотел бы я быть на месте ее мужа, хоть он и холод. Такая жинка любому холоду жару поддаст — один пар останется.

Знал бы шутник, что еще перехлестнутся вовсе не при шуточных обстоятельствах их жизненные тропинки, — не говорил бы так.

Степан недолго выбирал кольцо для «знакомой женщины».

— Дай–ка вон то, — показал на маленькое золотое колечко с рубиновым камушком. — Как думаешь, подойдет? — взглянул на друга, словно он должен знать, какие пальцы у его любимой. Тот поощрительно кивнул головой:

— Если у нее талия, как у осы, не должны же быть у нее пальцы, как у бегемота.

Степан отсчитал деньги, протянул продавцу.

— Давай еще красненькую, — сказал купец, пересчитав деньги.

— Какую красненькую? — удивился покупатель.

— А ту, что я тебе вчера одолжил.

Степан хохотнул:

— Эге, дядя, так дело не пойдет. Ты же мне ее подарил по своей доброте природной.

— По пьянке, а не по доброте, — скривился Григорий Варламович, насупив спутанные, колючие брови. — Вот кликну сейчас городового — он тебе враз карманы вывернет.

— А если я тебя, дядя, сейчас, придушу в собственном магазине, тогда как? — перегнулся через стойку к самым усам купца улыбающийся покупатель.

— А вот энтова ты не видал, варнак? — не меняя выражения на лице, высунул из–под прилавка тусклый ствол «бульдога» предусмотрительный продавец и, довольный произведенным впечатлением, рассмеялся. — Ну, ну, я пошутил, бог с ней, с десяткой. Мой дед раз в пьяном виде сотню отвалил одному проходимцу, а потом головой об стенку бился от жалости. Чего еще купить желаете? Из парфюмерии, к примеру?

— Да нет, как–нибудь в другой раз, — отказался от парфюмерии Степан. — Спасибо за услугу.

Темболат тоже взялся за козырек фуражки.

— Спасибо, господин Неведов. Вы гораздо человечнее, чем показались мне вчера в роще. Будьте здоровы и вежливы.

Неведов хмуро поглядел вслед покупателям.

— Такая наша купеческая планида: проявлять вежливость к каждому, бродяге, если у него водятся деньги, — проворчал он себе под нос. «Неспроста они разгуливают вместе. Оба подлецы, гордые. Надо будет доложить Дмитрию Елизаровичу», — а это уж он так подумал про себя.

Чудесный сегодня день: солнечный, теплый, даже жаркий. Степан снял шапку. Хорошо! Ласковый весенний ветерок, пробравшийся по извилистым закоулкам в город от реки, ласкал на его голове отросшие со времени побега волосы, приятно холодил под распахнутым пиджаком нагретое солнцем тело. Нет ничего на свете милее свободы! Как сказал ему в Прохладной сторож: «Хорошо птичке в золотой клетке, а того лучше на зеленой ветке».

— Эй, посторонись! Чего ухи развесил, как телок?! — раздалась над головой Степана беззлобная ругань проезжающего рядом на фаэтоне нарядного бравого кучера.

Пешеход посторонился, прижавшись к тополю, который уже зазеленел первыми клейкими листочками. Вид этой возрождающейся жизни наполнил его грудь давно забытым чувством, словно сделался он на мгновение мальчишкой, когда вот так же остро, до щекотки в груди пережил однажды подобный восторг, трогая пальцами нежные, страшно пахучие листья распустившегося тополя.

Как и вчера, на улицах пустынно. Только редкие богомольцы спешат к обедне, служить которую призывает ударами большой соборный колокол, из–за своего чудовищного веса подвешенный не на колокольне, а в специальной пристройке рядом с собором, да ватага мальчишек с криками носится по проезжей части улицы, играя в «чижика».

Вот и Успенская площадь. А вот навстречу и Данел с арбой, на которой сидит кума Дзерасса и баюкает крестника. Увидев Степана, Данел поднял над головой руки и проговорил сердито-обрадованно:

— О святой Уастырджи! За какие грехи ты дал мне такого спутника?

По тому, как блестели его глаза, Степан понял, что хозяева отпустили гостя не прежде, чем влили в него чапуру, а то и две доброго вина.

— Куда ты совсем пропал, да будет тебе удача в твоих делах? Я уже хотел домой ехать один.

— Прости, друг, — приветственно потряс Данелову руку Степан, — Сам не помню, как в гостиницу попал, Проснулся, голова трещит — не соображу, где нахожусь.

— Э, прости-не прости, — расплылся и улыбке Данел, — хорошо хоть так пришел. Араки немного хочешь?

Степан отрицательно покачал головой.

— Ну, не хочешь — как хочешь: насильно мил не будешь, — козырнул Данел русской пословицей. — Девка Ольга очень крепко вздыхала, когда нас провожала. Все ждала тебя, нас не пускала. Рано, говорит, а сама все за ворота выскакивала. И Кондрат не пускал. Только Силантий молчал, злой очень. А девка хорошая, добрая. Как уезжал, в арбу кусок сала положила, яйца положила. Ты туда пойдешь?

— А что я там забыл?

— Коня.

— Какого коня?

— Которого хозяин обещал, когда шашку брал, тебя драться звал.

— Не нужен мне его конь. Поехали домой лучше.

— Конечно, конечно: насильно мил не будешь, — снова невпопад воспользовался пословицей Данел и не удержался от вздоха, окинув взглядом отощавшего за зиму Красавца. — Ну, прощай, бог-батька, — перекрестил он лоб в направлении сверкающего золотом соборного креста и чмокнул губами: — Но! чтоб тебя волки сожрали.

Арба скрипнула, неуверенно дернулась, словно разбитая параличом, и застучала колесами по комьям засохшей глины. Переехав ручей, арба свернула направо, на Садовую улицу и под дикий хор лягушек, которыми кишат здешние болота и непросыхающие лужи, направилась к Ильинскому кладбищу, самому большому и густо населенному из всех имеющихся в Моздоке.

Степан шел позади арбы, расстегнув ворот рубахи, и всей грудью вдыхал чуть слышный аромат первых луговых цветов и древесных листьев. Несмотря на близкое соседство кладбища, ему было радостно и удивительно легко. «Отчего мне так весело? — думал он, наклоняясь на ходу и срывая ярко-желтое солнце одуванчика. Ах, вон оно что! Он вложил цветок в петельку воротника и достал из кармана завернутое в бумагу колечко. Развернул и засмеялся от удовольствия: кольцо горело и сияло в солнечных лучах, а рубиновый камень, темно-красный, словно наполненный живою кровью, заставлял своими вспышками на гранях щуриться глаза. То–то радости сегодня будет у Сона.

Сзади раздался цокот копыт. Степан оглянулся и торопливо сунул кольцо на прежнее место — по дороге скакала на коне Ольга.