Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

Чинно расселись вокруг импровизированного стола. Малыши, словно пронырливые воробьи, уставились жгучими глазенками на вкусные вещи и ждут удобного момента, чтобы незаметно от взрослых стянуть кусок пышного пирога.

Старшая стола, наполнив стакан, предложила тост:.

— О боже, золотой Илья! Тебе мы молимся. Дай нам дождей, чтобы хлебом и скотом были богаты мы. Кто горд своим хлебом и скотом и кто, будучи здоровым, ел их на свадьбах и кувдах, того сделай нашим товарищем.

— Оммен!

Выпили. Закусили. Сунули малолетним участникам торжества по куску пирога и курятины. Теперь можно обратить внимание и на мужей. Сидят, бедняги, в сторонке, строгают палочки — до того заняты важным делом, что даже не замечают пирующих жен.

Послали на мужской курган представительниц, с графинами араки и двумя вареными петухами в руках. Поклонились представительницы, попросили суровых супругов:

— Скажите «оммен» нашей жертве.

Мужчины приняли дар, словно одолжение сделали: на что не пойдешь ради всеобщего блага? Пропустили рог по кругу — повеселели лица, окрепли голоса. Пропустили по второму — послышались шутки, смех, двусмысленные реплики в женскую сторону. Хорошее, конечно, дело затеяли бабы. Но разве сравниться им в принесении жертвы с мужчинами? Подумаешь, покапали молоком на святое место да по стаканчику пива выпили. Хе! Разве ж это жертва? Вот когда мужчины станут жертвовать, так небу, станет жарко, и у святого Уацилла со лба ручьем польется пот на землю. Пожалуй, пора уже резать жертвенного быка для пира. Вот он стоит около людей, весь обвешанный пестрыми лентами. Не боится, шельмец, никого — привык. Еще бы! Никому не разрешается обижать священную, купленную на общественные деньги скотину.

Пора, пора делать каукувд. Нельзя надеяться на одних женщин. Да и арака выдохнуться может. Попробует такой араки Уацилла, плюнет и скажет: «Черта вам лысого, а не дождя».

Тем временем женщины кончили пировать и, отослав с детьми домой посуду, направились к колодцу.

Там хорошенько облили друг дружку водой, а кое-кого искупали прямо в колоде, из которой пьет домашний скот. Легкая тень пробежала по земле — это солнце спряталось за облачко. «Бог принял нашу молитву, будет дождь», — облегченно вздохнули женщины и, мокрые, разошлись по домам.

Давненько уже не было у Даки такого хорошего настроения. От выпитого пива хотелось смеяться и шалить, словно она не мать семерых детей, а шестнадцатилетняя проказница-ласточка, как ласково ее называл в те благословенные времена Данел.

— Знаешь что, Фатима, — шепнула она подруге, с которой вместе возвращалась с праздничного гулянья, — зайдем в мою саклю, У меня в бочонке осталось немного пива — очень вкусное. Посидим, поговорим. Наши мужчины губы аракой помазали — теперь будут горло драть на кургане до утра. А мне не хочется в такой день одной оставаться. Пойдем, а?

Фатима согласилась: всех дел не переделаешь, надо дать отдохнуть рукам хоть на праздник.

В сакле Андиевых — ни души. Даже маленького Казбека нет в люльке. Видно, утащила с собой на улицу оставленная дома за няньку двенадцатилетняя Вера. Ну что ж, тем лучше: никто не будет мешать задушевным разговорам подруг.

Женщины поставили на нары фынг, водрузили на него корчажку с пивом, уселись поудобнее и... не заметили, как высохли на них, облитые у колодца платья, как спряталось за горизонтом солнце и как пришла с пастбища корова.

Когда, наплясавшись на игрище, Сона вечером вернулась домой, то увидела мать крепко спящей на нарах. Она убрала фынг и пустую корчажку, накрыла подгулявшую родительницу лоскутным одеялом. «Спи, нана, — с нежностью подумала при этом, — когда вернется отец, я разбужу тебя» [50] у осетин жена не смела ложиться спать, не дождавшись мужа. . Затем, подоив корову и накормив прибежавших с улицы малышей, уложила их спать и сама, не раздеваясь, прилегла рядом с матерью — не проспать бы возвращение отца.

Грустно турчал сверчок под нарами. С окраины хутора доносился пьяный гомон мужчин. На сердце почему–то было тревожно. Неужели оттого, что Микал весь вечер не спускал с нее пронзительного взгляда, а рядом с ним вертелся этот одноглазый страшный Гапо с сабельным шрамом через все лицо и с нахальной ухмылкой на толстых губах. Удивительные истории рассказывают про него. Будто он абрек, но ни разу еще не попался стражникам — такой ловкий и удачливый. Никто не знает, чей он родом, где живут его близкие. Похоже, что близкие у него везде: в Осетии и Кабарде, на Ставропольщине и в Чечне. Если у вас пропал бычок, лучше всего узнать о его судьбе через вездесущего Гапо. Если Гапо не знает — никто не знает, и тогда лучше всего утешиться мыслью, что злосчастное животное провалилось, по всей видимости, под землю. Однажды у Афанасия Габуева пропало двенадцать голов скота. Целое стадо! Три дня искал пропажу хозяин, на четвертый обратился к Гапо: «Поищи ты, пожалуйста».

Поехал Гапо по своим дальним «близким». Вначале в Кабарду заглянул, потом в Чечню. Вернувшись, сказал Афанасию: «Завтра утром забери свой скот возле Невольки [51] канал, прорытый в степи, якобы по сумасбродному распоряжению наместника царя на Кавказе от реки Малки до места, где остановились без воды везущие его лошади. у Графского хутора. Только прости: белого бычка не будет, не уберегли», — и, разведя руками, откровенно расхохотался.

Сона зябко пожимает плечами: почему так часто взглядывал на нее Микалов дружок? Может быть, задумали нехорошее дело? А вдруг Микал решил надругаться над нею, как тогда возле колодца? От такой мысли по телу добежали мурашки. С гулко бьющимся сердцем встала, вышла в сенцы, проверила засов в двери: дубовая палка прочно сидит в железных скобах. Вернулась в хадзар. Посмотрела в окошко: на дворе темно — глаз выколи. Снова легла возле матери. Попробовала думать о чем–либо веселом. Улыбнулась в темноту, вспомнив, как Степан учил ее писать по-русски. «Я люблю маму», — прошептала заученную на прошлом уроке фразу. Ох-хай! Как трудно выговаривать чужие слова — язык поломать можно. Говорили бы все просто, по-человечески, и она произнесла эту фразу по-осетински. Сона вздохнула, повернулась на другой бок. Конечно, она очень любит маму и отца тоже, и всех своих сестренок и маленького братца — они родные. А вот почему она любит, этого сероглазого чужака, и сама толком не знает. Просто любит — и все. Она обязательно научится писать по-русски и, когда выйдет за него замуж, то будет ему шептать эти хоть и некрасивые, но все же ласковые слова «Я люблю маму». Нет, не «маму», а как это по-русски? «Ты»? Нет. «Твоя»? Тоже не так. Ах да... «Тебя». «Я люблю тебя, Степан».

Какой то легкий шорох на крыше отвлек ее от поисков нужных слов. Она приподнялась на локте, прислушалась, «Кошка, наверно, охотится за воробьями», — подумала Сона, снова ложась и чувствуя, как неопределенная тренога отодвигается с приближением сна.