Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Ну, ну, не очень кричи, — попятился от разгневанной женщины носильщик, — Ты на своего мужа кричи, если хочешь.

— Да что на него кричать, когда в нем душа, уже пузыри пущает. А у меня шестеро детей одна другой меньше. Что я с ними делать буду, как он помрет? Ты, случаем, не знаешь, добрый человек, где здесь аптека? — обратилась Стешка к русскому парню.

— Аптека? — Степан перевел взгляд на отошедшего в сторону носильщика. — Скажи, приятель, где тут у вас аптека?

— На тот сторона, — невозмутимо ответил армянин и ткнул палкой в обратном направлении.

— Ой, мамочки! — Стешка испуганно округлила глаза. — А зачем же я на эту сторону перлась?

Носильщик презрительно передернул узкими плечами. В это время на колокольне Стефановского собора пробил колокол. Степан взглянул на солнце — оно уже взобралось на макушку побуревшей акации и готовилось подняться еще выше. Надо спешить на базар. И так сколько времени потерял зря. Он повернулся, чтобы идти дальше, но очередное зрелище, удержало его на месте. Звеня цепями и хлюпая грязью, по проспекту со стороны тюрьмы брела колонна арестантов, сопровождаемая верховыми жандармами. У Степана сами собой дернулись лопатки и заныли запястья рук, словно к ним прикоснулось кандальное железо.

— Охо-хо! — громко вздохнула Стешка. — И куда их, горемычных, ведут?

— На курорт, тетка! — ответили тотчас из толпы заключенных бодрым голосом. — На полный царский пенсион.

По толпе кандальников прокатился невеселый смех.

— Молчать! — крикнул конвойный с лычками на погонах, наезжая на толпу и угрожая плеткой.

— На губы нам еще кандалы повесьте, тогда молчать будем, — предложил все тот же голос из толпы.

— Молчать! — снова крикнул конвойный и повернул коня в Стешкину сторону. — А ты, дура, чего зря языком ляскаешь? Не видишь разве, на какой курорт эту братию гонят? Всыпать бы тебе горячих.

Казалось, только этого и нужно было казачке, не успевшей еще остыть после ссоры с носильщиком.

— Всыпь своей жене, толстомордый дьявол, чтоб она от тебя к другим не бегала! — затараторила она на всю улицу к несказанному удовольствию арестантов и обывателей. — Я тебе не какая–нибудь каторжная, а терская казачка.

Конвойный побагровел от злости. Привстав на стременах, замахнулся плеткой на ядовитую бабу, но чья–то рука ухватилась за повод уздечки.

— Задавишь человека, — укоризненно сказал жандарму Степан, дрожа от возбуждения.

Вот так же пять лет назад в Москве на Красной Пресне во время кровавых событий 1905 года налетел на него верховой казак, взмахнул саблей. И не сносить бы головы Степану Журко, царскому солдату, перешедшему с началом революции на сторону восставших рабочих, если бы не схватился вгорячах за уздечку. Встал на дыбы ошалевший от стрельбы казачий конь и опрокинул Степана навзничь. Тем и спас от смерти. Потом он с боевой дружиной Комарницкого долго еще удерживал баррикаду, пока не подловила его вражеская пуля. Очнулся в больнице. Вместо сестры милосердия увидел возле своей койки солдата с винтовкой.

Жандарм, вырвав повод из Степановой руки, давно уже следовал за удаляющимся этапом, а сам Степан все стоял на одном месте и никак не мог прийти в себя от нахлынувших воспоминаний. Орловский централ, вагон с зарешеченными окнами — давно ли все это было?

— Хоть и убивцы, а тоже люди, — снова вздохнула Стешка, когда полностью иссяк запас проклятий, посылаемых конвоиру.

— Говоришь сама не знаешь что, — дернул щетинистой щекой долго молчавший носильщик. — Это же политические. Видишь, ево жандармы ведут, а не просто солдаты.

— Какая разница, — шмыгнула носом Стешка, — раз в чепях, стал быть, дурные люди.

— Сам ти дурной баба. Они же за правду на каторгу идут. За то, чтобы тебе с твоими детьми легко жить стало.

Стешка на этот раз не обиделась за «дурную бабу». — А ты почем знаешь? — воззрилась с любопытством на сведущего армянина.

— Знаю, — блеснул тот белками глаз. — Мой брат тоже в тюрьма сидит. Он флаг нес, когда во Владикавказе револуция бил. Он никого не убивал. А я убью.

— Кого ты убьешь? — смерила взглядом щуплого армянина Стешка.

— Дулуханова убью, Туескова убью. Всех кровососов убивать буду.

— А я бы Евлампия Ежова кончал, — вступил в разговор Денис, по-прежнему кривя в болезненной гримасе лицо и прижимая к животу руки.

Стешка дико взглянула на мужа.

— Куда крестьяне, туда и обезьяне, — всплеснула она руками. — Куренку голову не отрубит, а тоже пикает, шаболда наурская.

— За что ж невзлюбил Евлампия? — заинтересовался Степан.

Денис пожевал сухими губами, искоса посмотрел на супругу:

— А кто его в станице любит, ну, скажи, Стеша? Нечто поп да атаман с помощником — они с ним вместе пьют. За помол гребет чуть ли не по ведру с мешка. Вся наша стодеревская гольтепа у него в долгах, как в этих самых... Да что говорить, живоглот и есть.

— Это верно, — согласилась с мужем Стешка и с надеждой взглянула на здоровяка-незнакомца. — А ты далече, добрый человек?

— На базар тороплюсь. А что?

— Да мы с Денисом тоже туда идем. Только... — женщина на мгновенье замялась, — нам бы в аптеку забежать.

Степан понимающе рассмеялся.

— На тот сторона нужно? — спросил он на манер стоящего рядом армянина.

Стешка утвердительно кивнула головой, замотанной байковым одеялом.

— По пять копеек с каждого пассажира за один рейс, — выдвинул в шутку условия новоявленный носильщик.

— Да чума с ними, с этими грошами. Не они нас, а мы их, чай, зарабатываем. На тебе гривенник, только перетащи назад через эту проклятую грязь, холера ее задави.

— Ну, держись, терское казачество! — весело крикнул Степан и, подхватив под мышки обоих супругов, словно снопы, понес их через проспект цесаревича Алексея.

— Был казак, да весь вышел, — скривился Денис, болтая тощими ногами.

— А что так? — спросил Степан, с трудом преодолевая грязевый рубеж.

— Дед мой был казак. Отец сын казачий. А я... — тут Денис дал себе столь неожиданное определение, что Степан едва не уронил его в грязь, зайдясь от хохота.

— Я ведь и курице голову не отрублю, правильно Стеша сказала давече, — продолжал Денис, уже стоя на тротуаре. — И больной я дюже. Вот тут под ребром колет, будто гвоздем. Дохтур сказал, рак у меня в животе.

— Камень у тебя в печенке, скорей всего, — высказал предположение Степан.

— Чего? — поразился Денис. — Смеешься ты, парень? Откель он возьмется? Слава богу, — тут Денис перекрестился, — до каменьев пока не дошло, хлеб едим, хотя и аржаной.

— Ну, а если не камень, то катар желудка.

— Катарь, дохтур сказал, бывает только у тех, кто благородное вино пьет, — возразил больной, — а мы больше на чихирь да на раку нажимаем.