Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— отвечает его собрат по «искусству», закатывая под низкий чернобровый лоб маленькие желтоватые глазки.

И затем все вместе:

— Выпить мэнэ треба, — добродушно проворчал посетитель, берясь одной рукой за бутылку, а другой — за стакан. — И побледнив я не с того, шо бедный, а с похмилья, разумиите? — дружески подмигнул он певцам и повернулся к сидящему за соседним столом молодому подпоручику: — Персюки, а бач, як гарно спивают.

Он выпил, крякнул, вытер ладонью усы и снова повернулся к офицеру:

— Ото я дивлюсь на вас, ваше благородие, и сгадую, десь я тэбэ бачив: в заведении мадамы Брыскиной али на выставци?

Подпоручик усмехнулся, приподнял над столом рюмку:

— Ваше здоровье, господин Холод.

— Та-та-та, — удивился Холод, ибо это действительно был он, помещик-тавричанин. — Виткиля ты мэнэ знаешь?

Подпоручик развел руками в стороны:

— Кто ж не знает знаменитого ставропольского овцевода Вукола Емельяновича Холода. Клянусь моим попом, который меня крестил, не у каждого в отаре найдется такой меринос, какого вы вчера продали наурцу Шкудеряке.

— Тэ ж воно так и було, шо бачив я тэбэ на выставци, — довольно потер руки Вукол Емельянович.

В это время в духан вошел какой–то одноглазый оборванец. Он был пьян и с трудом держался на ногах, обутых в рваные опорки. Мутно оглядев единственным глазом музыкантов и посетителей, он направился к Холоду и сел за его стол. У богача-тавричанина дух захватило от такой наглости.

— Да як ты смиешь сидать за один стил со мною? — загремел он, с изумлением взирая на непрошеного гостя. Но тот не обратил на его возглас ровно никакого внимания, а взял со стола наполненный вином бокал и преспокойно опрокинул его над своей не очень опрятной бородой.

Тавричанина едва не хватил удар от прихлынувшей к голове крови.

— Духанщик! — крикнул он не своим голосом. — Убери витцеля цю паскуду!

Тотчас из кухни выскочил хозяин трактира, такой же толстый, как и его музыканты. Беспрестанно кланяясь, попросил оборванца пересесть за другой стол. Но бродяга не удостоил его даже взглядом своего единственного глаза. Он взял со стола бутылку и, плеская вином на скатерть, наполнил бокал.

Тогда поднялся из–за соседнего стола офицер, твердым шагом подошел к нарушителю порядка, схватил его за шиворот и повел к выходу. Бродяга что–то лопотал не то на чеченском, не то на ингушском языке, хватаясь за столы и упираясь в пол опорками, но подпоручик бесцеремонно подволок его к выходу и пинком вышвырнул на улицу.

— Отирается здесь всякая рвань, — сказал он, возвращаясь к своему прерванному завтраку и брезгливо вытирая носовым платком руку. Но Вукол Емельянович преградил ему путь:

— Будьте ласка, ваше молодое благородие, уважь старого Вукола, посыдь трохи за его столом, выпей с ним по чарци горилки.

Ольга убирала постель в номере, когда кто–то сильный обхватил ее сзади за талию.

— А ну не хапай! — крикнула она, думая, что ее обнял кто–либо из жильцов гостиницы, и занося руку для удара по физиономии нахала.

— Да бон хорз, моя ласточка...

Ольга повернула лицо, и удивление, смешанное с радостью, разлилось по нему горячей краской. Перед нею стоял Микал, стройный, сильный, пахнущий дорогим табаком и конским потом. На голове у него офицерская папаха с кокардой, на плечах золотые погоны. Новая, голубоватого оттенка шинель перехлестнута ремнями, на которых висит казачья шашка с одной стороны и револьвер в блестящей кобуре с другой.

— Микал! — Ольга обняла его за плечи, прижалась к груди. — Откуда ты взялся? И почему в такой одеже?

Микал поднес к ее рту ладонь, оглянулся через плечо на полуоткрытую дверь.

— Потом расскажу, — пообещал он. — А сейчас слушай...

Он вернулся к двери, выглянул в коридор, затем закрыл дверь на задвижку и снова подошел к Ольге.

— Как узнал, что я здесь? — спросила Ольга.

— Мужа твоего Кузьму встретил на Тереке — рыбу ловил.

— И он не убил тебя?

Микал презрительно засмеялся:

— Разве заяц может убить волка? Клянусь требухой попа моего, который хотел утопить меня в купели, он рад, что прикончили его папаку. Уж очень часто покойник, да будет он в милости у Барастыра, выбивал из него пыль своей плеткой.

— Надысь заходил ко мне, — вздохнула Ольга, — уговаривал вернуться.

— Что ж не вернулась? Прибрала бы к рукам все хозяйство, поискала бы, где покойник деньги спрятал.

— Пропади они пропадом, эти деньги. Не надо мне ни ихних денег, ни хозяйствы. Хочу сама себе быть хозяйкой.

Микал заложил руки за спину, в раздумье прошелся по комнате.

— Глупая ты, Ольга, — сказал он, вновь беря ее за плечи и притягивая к себе, — Ушла, богатство бросила. Теперь вот на постоялом дворе подушки стелешь, гостей ублажаешь.

— Ты меня не держал за чувяки, — блеснула острыми зубами оскорбленная намеком женщина и брезгливым движением плеч скинула с них тяжелые руки. — Не нравлюсь такая — убирайся к черту. Тоже мне честный нашелся: под чужой одежиной скрываешься...

— Ну, ну, не сердись, — Микал взял в ладони пылающее гневом лицо, потянулся к нему губами. — Ты мне лучше скажи, куда делась икона с буквами?

— Не знаю, — соврала Ольга, продолжая хмуриться. — Ты что ли за иконой сюда приехал? Так подавайся в церкву.

— Воллахи! Женщина всегда перевернет на свой лад. Ну не знаешь и не надо. Я приехал не за иконой, а за тобой. Сегодня ночью ты уедешь со мною в горы. Крепче прежнего любить тебя стану, золотом осыплю, княжной сделаю. Только помоги мне в одном деле... — и красавец-офицер перешел на свистящий шепот.

— Не, на такое я несогласная, — затрясла головой Ольга, выслушав просьбу мнимого подпоручика. — Зачем мне принимать грех на душу?

— Не беспокойся, ради бога, — снова зашептал Микал. — Грех я запишу на свой счет, а ты мне только открой дверь.

— Чего ж не отнял у него деньги по дороге, когда из Владикавказа ехали?

— Он, дурак старый, еще двух офицеров посадил в тачанку, настоящих. Ты только открой дверь...

— Нельзя грабить человека, — не соглашалась Ольга.

— А я разве сказал — человека? Холод, по-твоему, человек? Это же волк из ставропольской степи. Даже хуже волка. Знаешь, сколько он загубил человеческих душ?

— У него красная морда и вот такой нос? — приставила Ольга к собственному носу кулак.

— Ну да, толстый и мордастый, как стодеревский мельник, — подтвердил Микал.

А Ольге тотчас вспомнился розовый от заходящего солнца снег за станичной околицей и наглый, оценивающий взгляд владельца попутной тачанки, и его издевательский ответ на просьбу Данела: «Бог даст».

— Хорошо, — сказала она, — я согласная.