Соломон Смоляницкий - Три века Яна Амоса Коменского

Переделывая, добиваясь ясности, простоты, Ян Амос как бы беседует с читателем, убеждает, внушает ему веру в себя, выслушивает возражения и силой своих доводов опровергает их: «Сперва все кажется несбыточной мечтой, но нет! Ведь, если мы не можем собраться все в одно место телесно (да и не надо), нас соединят духовная общность, обмен взаимными посланиями и само это солнце, ежедневно пробегающее по всему кругу земель от одних к другим и всем равно дающее возможность совершения полезных дел».

Да, солнце, перед которым все равны, ибо оно одинаково светит всем, соединяет всех, — ведь природа у людей одна! Впечатления последних месяцев в Лешно, заполненных общением с братьями, как бы концентрируются, отливаются в точные слова, яркие образы. Коменский пишет новые главы, расширяет прежние. Решительно, без колебаний, зачеркивает он посвящение «Всеобщего совета», которое в первом варианте было обращено к «могущественной тройке североевропейских государств, Польше, Швеции и Великобритании, а через их руки — ко всем королевствам и королям, государям и государствам христианских земель». Эти руки — и Швеция, и Англия — предали Чехию! Он должен обращаться прямо к «роду человеческому, и прежде всего ученым, верующим и власть имущим Европы», как у него и сказано, а вместо зачеркнутой «могущественной тройки» написать другое: «Светочи Европы, ученые, благочестивые, высокие мужи, приветствую вас!» Так будет справедливо — приветствовать тех, кому он передает свой факел, чтобы они несли его дальше.

Этот факел должен светить всем. Снова Коменский обращается к Пампедии — всеобщему обучению и воспитанию людей. Пампедия — его любимое детище, ядро «Всеобщего совета», ибо без исправления человека через обучение и воспитание нельзя исправить мир. Пампедия охватит всю жизнь человека, дабы, постоянно обучаясь и нравственно совершенствуясь, он постиг «все необходимое для достойной жизни и достойной смерти».

«...Первое наше желание в том, чтобы до полноты человечности были развиты не отдельные, или немногие, или многие люди, а все и каждый, молодые и старики, богатые и бедные, знатные и незнатные, мужчины и женщины — словом, каждый, кому было суждено родиться человеком, чтобы в конце концов весь род человеческий пришел к культуре независимо от возраста, сословия, пола и народности». И если каждый человек осознает себя составной частью человечества (а для этого он должен изучить, понять, полюбить, уметь делать то же самое, что и любой другой человек в любом месте земли), тогда не будет войн, междоусобиц и люди сумеют создать новый мир, новое общество, основанное на отношениях равноправия и дружбы между народами и между людьми.

И как всегда бывает, растет сочинение, меняется и автор, ведь в процессе работы автор открывает новое, ранее ему неведомое, творит новую действительность, и она как бы в благодарность обогащает его. И порой Яну Амосу кажется, что, идя по той дороге, которую он прокладывает человечеству, и сам становится мудрее, дальше видит и с каждым шагом силы не убывают, а, наоборот, прибавляются.

Январь 1650 года. В Нюрнберге окончательно утверждается Вестфальский мир. В него внесены подробные уточнения и дополнения, касающиеся изменения границ государств и прав стран-победительниц на отдельные города, но относительно Чехии все остается неизменным. Она отдана под власть Габсбургов, следовательно, ей отказано и в свободе вероисповедания. Развеялись последние надежды. Предательство, подтвержденное и при зрелом размышлении, почти полтора года спустя после первого подписания мирного договора, становится вдвойне тягостнее, вдвойне отвратительнее.

Беспросветная ночь опустилась над чешской землей на многие годы, может быть, на века. Ян Амос физически ощущает эту тьму. Мрак в душе. Мрак вокруг — ведь и предательство черного цвета. Уныние охватывает братьев. Что им делать дальше? Может ли существовать община без надежды на будущее?

Теперь эти вопросы прочитываются в глазах каждого, с кем встречается Коменский. И он испытывает глубокую потребность найти ответы на них — ведь иначе нельзя жить. А ответив для себя, поделиться ими со всеми. Но как их найти? Доводы разума молчат. Еще раньше, размышляя о будущем, он обращался к общине, как к хранительнице духа народа, называя ее мысленно матерью. Это было привычно. Но когда умерла Дорота, образ матери в его сознании как бы ожил, обрел конкретные дорогие черты. Ведь и Дорота была матерью, и не только своих детей — она страдала, видя, какие беды терпят изгнанники, и, покуда хватало сил, помогала нуждающимся. Сердце ее было полно любви и горя — сердце страдающей матери.

Ян Амос не мог забыть прощальные слова, сказанные До- ротой детям в свой смертный час: «Любите друг друга, помогайте бедствующим, будьте добрыми и терпеливыми, не забывайте о нашей родине. Я верю, вы еще увидите ее...» И для Коменского эти слова умирающей жены и друга стали ответом на мучительные вопросы, которые поставила перед всеми братьями жизнь. Первые недели после ее смерти горе словно парализовало волю Яна Амоса, но память и сердце сохранили эти слова. Теперь они возвратились, наполненные новым, значительным смыслом. И сама Дорота как бы слилась с образом Матери-общины.

Воображение уже рисовало Яну Амосу картину: умирает Мать-община и зовет к себе детей, чтобы проститься с ними и передать свое завещание. Она утешает одних, ободряет других, наставляет сомневающихся, убеждает опомниться отступников. Она завещает единство, скромность, дисциплину, терпение. Народу своему она оставляет драгоценное наследие, которое просит беречь как зеницу ока, — любовь к правде, заботу о родном языке и о воспитании молодежи, ее будущем...

Необыкновенно быстро, словно на одном дыхании, рождается это сочинение. Мысли и чувства Коменского свободно изливаются на бумагу. Личное справляется с общим, глубокое лирическое самовыражение — со страстью проповедника. Горестную повесть поведал Ян Амос, так и назвавший ее «Завещание умирающей Матери-общины братской», — но смириться с ее смертью он не может. Надежда в его душе побеждает печаль и уныние, и Ян Амос находит заключительные слова, которые вскоре будут передаваться из уст в уста и станут заповедью грядущих поколений: «...Верю, что после урагана гнева власть над делами твоими вернется в твои руки, о народ чешский!»

Сочинение завершено. Оно помогло Коменскому преодолеть душевный кризис и стало, как это уже было не раз, событием в духовной жизни братьев.

В Лешно между тем идут совещания. Что сказать, что предложить братьям? Большинство считает (это мнение высказывается и в письмах из других мест), что необходимо созвать представителей общин братства, существующих в Польше, Пруссии, Силезии, Венгрии, чтобы сообща принять решение, как же им быть. Лешновский синод так и поступает — рассылает послания, и вот на исходе зимы отовсюду, где живут изгнанники, съезжаются в Лешно видные люди общин. Лишь братья из Венгрии никого не прислали, ссылаясь на старость и болезни своих руководителей, которым трудно преодолеть некороткий зимний путь. Они просили посетить их, сообщить, какое будет принято решение, выслушать их мнение.