Бернард Корнуэлл - 1356. Великая битва

– Арбалистов, – буркнул граф. – Почему он не может назвать их арбалетчиками? Или стрелками?

– «Он», мессир?

– Герцог, болван. Проклятый сосунок. Сколько ему: пятнадцать, шестнадцать? Еще молоко на губах не обсохло. Арбалисты, тоже мне!

Тем не менее граф собирался взять в Бурж сорок семь арбалистов – или арбалетчиков – и шестьдесят семь латников. Контингент изрядный, даже более многочисленный, чем та маленькая армия, с которой он пошел отбирать Бертиллу у Вийона.

Он подумывал отдать это войско под начало одному из своих капитанов, а самому остаться дома под прикрытием двадцати арбалетчиков и шестнадцати латников, составлявших гарнизон замка. Однако угроза лишиться поместий заставила его выступить лично.

– Ну, так веди ту женщину! – бросил Лабруйяд управляющему, который медлил, думая, что у его сиятельства могут возникнуть новые вопросы.

Граф поднес к губам вальдшнепа и впился в отдающее медом мясо. Оно не такое нежное, как у овсянки, подумал он, бросил вальдшнепа и засунул в рот десятую по счету овсянку.

Он все еще обсасывал маленькую тушку, когда Женевьеву с сыном ввели в малый зал, выбранный графом для ужина. Большой зал был полон его воинами, которые пили его вино и ели его пищу, хотя оленину, овсянок или вальдшнепов им не подавали. Лабруйяд похрустел косточками певчей пташки, проглотил еду и указал на довольно близко расположенное к столу место, где большие свечи могли осветить Женевьеву.

– Поставьте ее сюда, – приказал он. – А мальчишку зачем привели?

– Она настояла, мессир, – ответил один из латников.

– Настояла? Она не в том положении, чтобы настаивать. Тощая ведьма, а? Повернись-ка, женщина!

Женевьева не пошевелилась.

– Повернись, я сказал! Вокруг себя, медленно, – велел граф. – Люк, если она не подчинится, можешь ее ударить.

Люк – латник, притащивший пленницу в зал, занес руку, но бить ему не пришлось. Женевьева сделала оборот и дерзко посмотрела графу в глаза. Он утер рот и подбородок салфеткой и выпил вина.

– Раздень ее! – скомандовал Лабруйяд.

– Нет! – воспротивилась Женевьева.

– Я сказал, раздень ее, – повторил толстяк, глядя на Люка.

Прежде чем тот успел повиноваться, дверь палаты отворилась и на пороге появился Жак – теперь старший из капитанов графа.

– Прибыли два посланца, мессир, – доложил он. – Предлагают обменять эту женщину на графиню.

– Вот как?

– Графиня здесь у них, мессир, – добавил Жак.

– Здесь?

– Так он сказал.

Граф встал и заковылял вокруг стола. Рана от угодившей в ногу стрелы ныла, хотя заживала неплохо. Ему больно было переносить свой изрядный вес на пострадавшую ногу. Спускаясь с помоста, чтобы подойти к Женевьеве, он скривился.

– Ваш муж, мадам, – пророкотал Лабруйяд, – осмелился пойти против меня. – Граф ждал ответа, но Женевьева молчала, и он, не отрывая от нее глаз, обратился к Жаку: – Передай посланцам, чтобы возвращались утром. На рассвете мы совершим обмен.

– Да, мессир.

– Но сперва я найду для этой сучки другое применение.

При этих словах графа обуяла чудовищная ярость. Его унизили, сначала жена, а затем Бастард. Он подозревал, что его собственные люди смеются у него за спиной, и поэтому предпочитал есть в отдельном зале. На самом деле Лабруйяд знал, что над ним смеется вся Франция. Его оскорбили, увенчали парой рогов; но граф был гордым, нанесенная его гордости рана была так глубока, что внезапный гнев вспыхнул в нем; взревев как от боли, он вцепился в льняное платье Женевьевы и разорвал его.

Женевьева вскрикнула.

Крик только сильнее разъярил графа. Все полученные за последние недели обиды вскипели в нем, и он мог думать лишь о мести тем, кто унизил его. А есть лучший способ, чем снять рога с собственной головы и водрузить их на Бастарда? Лабруйяд рванул платье ниже, Женевьева опять закричала и отпрянула. Ее сын плакал, граф отвесил ему сильную затрещину и снова потянул платье Женевьевы. Она прижимала к шее разодранную материю.

– Грязная сука! – заорал толстяк. – Покажи мне свои сиськи, тощая ведьма!

Он ожег ее жестокой пощечиной, но тут в дверь палаты вошли с полдюжины человек.

– Перестаньте! – раздался вопль Роланда де Веррека. – Перестаньте! Это моя заложница.

В дверь продолжали входить люди. В их числе находился Робби Дуглас, вытаращившийся на Женевьеву, которая припала теперь к каменным плитам пола и пыталась подтянуть обрывки платья к груди. Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на невозмутимого Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.

– Эта девчонка – пленница ордена, мессир, – сказал он графу.

Это заявление озадачило Роланда, который считал Женевьеву своей заложницей, но он принял эти слова за выражение поддержки и не возразил. Граф отдувался и походил на загнанного в угол вепря. На миг показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом внутри его будто что-то сломалось, и ярость затопила его снова.

– Прочь! – бросил он вошедшим.

– Мессир… – начал было отец Маршан умиротворяющим тоном.

– Прочь! – рявкнул де Лабруйяд. – Это мой замок!

Никто не двинулся с места.

– Эй, ты! – граф кивнул Люку. – Вышвырни их!

Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыболова, но Роланд даже не шелохнулся.

– Это моя заложница, – повторил он.

– Подеремся за потаскушку! – весело предложил Скалли.

– Тихо! – прошипел Робби.

Робби остро переживал ту старую сумятицу, которую, как он надеялся, утихомирил орден Рыболова. Он влюбился в Женевьеву в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийон-д’Арбизона. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом, сделала его клятвопреступником, привела к разладу с лордом Дугласом и закончилась, как думал Робби, с принятием священной миссии ордена Рыболова. И вот теперь он смотрел, как Роланд кладет ладонь на эфес меча, и боялся выбора, который ему предстоит сделать. Женевьева устремила на него удивленный и умоляющий взгляд, и ее глаза были полны боли.

Граф заметил, как рука Роланда коснулась Дюрандаля, и не придумал ничего умнее, как потянуться за своим мечом. Отец Маршан воздел руки.

– Во имя Божье! – провозгласил он и схватил Роланда за плечо. – Во имя Божье! – повторил он, предупреждающе выставив ладонь в сторону графа. – Вы правы, мессир, – произнес он рассудительно. – Это ваш замок. Все, что происходит в этих стенах, делается по вашему повелению и по вашей воле, и мы тут бессильны. – Отец Маршан низко поклонился графу и продолжил: – Однако, мессир, этой женщине придется поговорить с нами. Этого требует папа, этого требует король Франции, и, мессир, его святейшество и его величество будут благодарны, если вы позволите мне, вашему скромнейшему слуге, – он снова поклонился де Лабруйяду, – допросить эту несчастную.