Зинаида Чиркова - Украденный трон

Степан только раз видел, как отпустили из крепости недавно посаженного Теплова. Он обвинялся в непочтительном отзыве об императоре, но скоро его выпустили, и все о нём забыли.

Крепость стояла тихая и безмолвная. Толстые стены поглотали все крики и стенания заключённых, звуки не проникали сквозь толщу построенных на века казематов. Только у некоторых казематы такие, как у Ксении, — с открытыми в проход решётками. Здесь содержали самых незлобивых, безответных...

Степан приносил Ксении вкусную еду, овощи, передавал тёплое платье. Но она оставалась безучастной, не видела и не слышала ничего. В первые дни она ещё посылала его по своим странным поручениям. А теперь ею овладел безучастный покой, апатия и умиротворённость. Она по-прежнему заботилась о том, чтобы волосы её были причёсаны и лицо умыто, но всё остальное её не интересовало...

Степан попробовал сказать, что за стенами крепости её дожидается целая толпа страдающих людей. Она не обратила на это никакого внимания...

В самый день переворота Степан подъехал к Петровским воротам и, как всегда, далеко оставил свою коляску. Он пробирался через толпу, внимательно приглядываясь к стоявшим на коленях. Он уже знал некоторых. Женщина с ребёнком, закутанным в лохмотья. Калека с деревянной ногой, видно, старый солдат, пострадавший на войне. Тихая скромная старуха со слепыми глазами. Её держит за руку мальчишка, одетый в отрепья.

Степану хотелось отвернуться от этих попавших на самое дно людей, хотелось пройти мимо, не глядя на них. Он и пытался это сделать, приезжая к другим воротам, но что-то влекло, что-то говорило ему: эти люди ближе к Ксении, дороже ей, чем богатые и счастливые... И он снова и снова вглядывался в их лица, стараясь отгадать судьбы и печали, узнать, что скрывается за страдальческой гримасой и злобным взглядом.

Неожиданно громадные тяжёлые ворота заскрипели и медленно раздвинулись. Они ещё открывались, всё шире показывая пространство, самую внутренность двора крепости, а в узкое отверстие открывающихся створок начали уже выходить выпущенные на свободу заключённые. Они шли нестройно, бочком, держась друг за друга. Одни белые как снег в этот июньский день жмурились от солнца и сияющей синевы небес, другие угрюмо смотрели в землю. Но все, молодые и старые, мужчины и женщины, хорошо одетые и в отрепьях, едва держались на ногах — долгое сидение в камерах лишило их прежней упругой походки, и движения их сделались угловатыми и неровными.

Толпа ахнула, раздвинулась, образовала широкий проход и жадно глядела на выходящих, отыскивая глазами ту, ради которой двое суток стояла на коленях.

Ковыляя и спотыкаясь на ровном месте, выходили и выходили из чрева крепости её узники. Старик с развевающейся седой бородой, выйдя из ворот, упал на колени и целовал деревянные настилы моста, обливаясь слезами. Молодая женщина с искалеченными пытками ногами и руками ковыляла среди других, дико оглядывая толпу и шарахаясь от каждого взгляда. Степенно, вперевалку прошёл мужчина в полуистлевшем мундире без всяких знаков отличия.

Степан замер вместе с толпой и смотрел на заключённых так, как смотрят на выходцев с того света. Они и правда немного походили на мертвецов — бледные, с впалыми щеками и тусклыми волосами.

К некоторым уже неслись родные и, плача, обнимали исхудавшее тело, другие выходили на середину моста и вглядывались в серую гладь быстро проносящейся воды.

Сердце у Степана захолонуло.

Толпа, увидев Ксению, бросится к ней, начнёт рвать на кусочки её юбку, затискает, свалит с ног, начнёт совать ей в лицо увечные руки и ноги, подносить больных детей!

Он ужаснулся, представив себе это зрелище, и бросился вперёд, продираясь сквозь строй выпускаемых из крепости заключённых. Он протискивался вперёд и вперёд, ужасаясь тому, что может произойти с Ксенией. Толпа, бессмысленная и злобная, настырная и гонимая только своими бедами, захлестнёт Ксению, погубит её...

Он остановился посреди заключённых, обтекавших его, как вода в половодье обтекает высокое место.

Навстречу шла Ксения.

Она шла последней и, казалось, нисколько не удивилась тому, что её выпустили, что впереди на коленях много людей, что все взоры обращены на неё.

Он видел, как сзади поднимались с колен люди, как разминали затёкшие ноги и шли вслед. Ксения двигалась по широкому проходу, ни на что не обращая внимания, в полуистлевшей зелёной юбке и красной смявшейся кофте, с большой суковатой палкой в руках.

Сзади неё поднимались и поднимались с колен люди и молча шли в разные стороны. Никто даже не прикоснулся к юродивой. Она шла, а люди поднимались и расходились.

Степан недоумевал. Они стояли на коленях двое суток, отходя, может быть, лишь затем, чтобы справить естественную нужду, они ждали её, они мучились ради неё. И вот она идёт, и никто не хватает её за руки, никто не просит оказать помощь, никто не обращается к ней. Они просто встают, разминают затёкшие ноги и уходят по своим делам, по своим домам. Ни крика, ни шума, ни столпотворения, которого ожидал Степан. Тихо, как будто это и не они ждали, уходили люди по мосту, по берегу реки, без крика, в тишине, в безмолвии.

Ксения прошла через весь строй стоящих на коленях людей, и вот уже нет никого за её спиной. Разошлись по домам люди, которые ждали её освобождения, терпеливо выстаивая на коленях день и ночь, не зная, чем ещё можно помочь ей, юродивой...

Он опустился перед ней на колени, уткнулся в её зелёную юбку, когда она подошла, и заплакал навзрыд. Слёзы лились так легко и просто, что, если бы кто-то сказал ему раньше, что он способен так плакать, он никогда бы не поверил. А теперь он плакал, и ему становилось легко и спокойно.

— Иди с Богом, — сказала Ксения.

И он остался стоять на коленях, а она обошла его и растворилась в сумрачном мареве неброского северного дня.

Екатерина Дашкова быстро взбежала по парадной лестнице большого Зимнего дворца. Она спешила во дворец каждый день и с замиранием сердца ждала, когда же её пригласят жить здесь, когда наконец оценят её заслуги по достоинству. Она с радостью и нетерпением ждала мужа, который не успел до переворота отправиться в Константинополь и теперь спешил в Петербург, чтобы насладиться плодами победы, завоёванной, чудилось Дашкову, его женой, девятнадцатилетней княгиней. Она уже заранее представляла себе, как распишет ему эту сцену, когда они вдвоём с Екатериной ехали во главе войска в Ораниенбаум, и командовала она солдатами, и охраняла императрицу, и была первой во всём, что касалось переворота. Она гордилась собой, и от этого её некрасивое лицо лучилось от довольства, глаза сияли восторженно, а испорченные зубы то и дело появлялись во всей красе.