Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Фёдору были ведомы нравы Салтыковых. Боярин Михаил ничего не станет делать без личной выгоды. Теперь он верно служит Борису и, значит, пойдёт к нему с доносом на своего родича. Ему дай только повод: был-де у твоего злодея, Фёдора Романова. Да прибавит с три короба. Фёдор подосадовал на себя, что наговорил лишку. Как некстати сорвалось: «Перед Борисом бояре-де угодничали». Такие речи Борису будут не по душе. Михаил это знает. Тут он подцепит его, Фёдора, на крючок, чтобы показать свою верную службу новому царю и войти к нему в полное доверие. «Значит, напрашивается на какую-то службу к царю, — думал Фёдор. — Поговорить бы об этом с Ксенией, да нам не дадут свидеться. Повидаться бы с кем из родни, да все в опале. И вот что дивно: боярин Михаил хоть и родня Романовым по Ксении, однако в опалу не угодил. У Бориса он в особой милости».

Фёдор представил себе Салтыкова, его суету и горячность, и понял, что боярин что-то замыслил: себе на добро, Борису — на пагубу. Будь Фёдор на свободе, он сумел бы дознаться, какую завидную службу у Бориса нашёл Михаил Глебович и какую пагубу он затевает. Позже, когда Фёдор начал догадываться о роковой роли Салтыкова в судьбе датского принца, жениха дочери Бориса — Ксении, он припомнил свои смутные догадки и недобрые предчувствия ещё за год до беды. «Как в воду глядел», — скажет он себе.

В застенке подземелья ему суждено было провести целую ночь. Удивительно ли, что он много думал о Борисе, его близорукости, столь поразительной в человеке осторожном и способном многое предусмотреть. Для Фёдора навсегда осталось тайной, догадался ли царь Борис, хотя бы год спустя после кончины принца, что Салтыков причастей к его погибели и, значит, он, Борис, приблизил и обласкал самого злого своего врага.

Фёдор многое провидел и угадал в те дни, ибо горе и запоздалая злоба к врагу — лучшие угадчики. Считал ли Фёдор чаяния и мечты боярина Салтыкова — видеть на московском троне польского короля Сигизмунда — изменой? Нет. Скорее, считал их пустой затеей. Авантюрные помышления Салтыкова больше забавляли его, чем возмущали, потому что и сам он был склонен к авантюризму. Если Михаил Глебович надеялся, что Бориса свалит польский король, то Фёдор Никитич все свои надежды возлагал на Григория Отрепьева.

Он всё просчитал вперёд. Григорию Отрепьеву долго на троне не удержаться, и держава будет обречена на долгую смуту. Что будет далее, одному Богу ведомо. Но Фёдор Никитич таил в душе веру, что трон со временем достанется его сыну Михаилу, когда он войдёт в возраст.

А пока приходилось думать о ближайшей выгоде, какую можно извлечь из воцарения «Димитрия». Кто-нибудь из родных или близких, может быть князь Сицкий, самый ловкий из них, намекнёт новому царю, чтобы посадил его, Фёдора, на ростовскую митрополию, а ростовский митрополит — второе лицо в московской епархии после патриарха.

Или неугодно будет Богу вознести боярина из опального рода Романовых за пережитые ими муки и неправедные гонения?

В ту ночь его сон был особенно чуток. Фёдору чудились шорохи за стеной, томило предчувствие, что вот-вот послышатся чьи-то шаги. Он не сомневался, что его навестит кто-то из верных слуг, скажет, удалось ли Григорию Отрепьеву миновать таможенные границы. Ему казалось, что удалось. То-то будет досада Борису, когда он узнает об этом! Спохватится, да поздно. Боялся Романовых, а того не ведал, что патриарх Иов по незнанию и доверчивости приблизил к себе Гришку, обласкал, каноны духовные доверил петь.

Неожиданно послышался шёпот:

— Боярин, слушай! Добрые вести. Юшка Путивль миновал. И крестик при нём.

Фёдор узнал голос Малого, сына Устима, но не вдруг понял, о каком крестике тот говорит. За стеной раздался стук, и Малой поспешно выскользнул вон.

Крестик... Фёдор вспомнил давний разговор о том, будто князь Мстиславский, приходившийся Димитрию крёстным отцом, сохранил его нательный крестик, затем при неясных обстоятельствах крест был похищен и передан Григорию Отрепьеву.

Лишь теперь Фёдор понял, какой успех это сулило Григорию Отрепьеву, ибо крестик был личным достоянием царевича. Это стало великим искушением в будущем для доверчивых людей. Каково ныне Борису? Он мог бы легко одолеть монаха-расстригу, но бессилен против природного царевича.

У Фёдора даже появилась слабая надежда, что сейчас, перед этой новой опасностью, Борис смягчит свой гнев на Романовых. Он вспомнил, что Ксения должна пойти к царице, и теперь это будет кстати. На Ксению можно надеяться. В её характере было много родственного ему самому: та же склонность к решительным и рискованным действиям, то же властолюбие.

Ксения, выполняя волю Фёдора Никитича, вновь отправилась к царице Марье Григорьевне. То ли от неуверенности в себе, то ли по чувству справедливости, она укоряла себя, что в прежнее время не обдумала, какой подход найти к царице-гордячке. Она спешила переговорить с царицей до решения боярского суда. В памяти стояли слова Фёдора, сказанные ей на Пасху, когда он просил: «Сходи к царице. Узнай, за что Борис держит нелюбие на Романовых, на весь наш род». Она же тогда заметила ему: «Зачем ты пошёл супротив Бориса? Зачем говорил, что мы близки к царской семье Фёдора? Всё это ныне ушло. Нам бы о животе своём подумать. Если дела твои с Борисом не заладятся, все наши недруги подымутся на нас». Он же, Фёдор, ответил ей: «Скажи царице Марье, что всё старое в прошлом и Романовы станут служить Борису со всей верностью. А лиха роду Годуновых Романовы никогда не желали».

То была правда. Когда случилось несчастье с братом Марьи Григорьевны Максимом, они всем домом печаловались о беде Годуновых. И позже не раз Ксения с матерью приходили к ним на праздники с подарками.

Итак, помолившись Владычице Небесной, Ксения отправилась к царице Марье. О, сколь мучительной для её своенравной и гордой натуры была эта необходимость! Унижаться перед Скуратихой, которую она прежде ни во что не ставила! Она заранее обдумывала каждое своё слово и готовилась к тому, чтобы смирить себя, но в душе не была уверена, что это удастся ей. Природа отпечатала на её лице признаки сурового нрава. Черты лица у неё были крупные: большой нос, полные щёки, крутой подбородок, огромные надменные глаза. При медленных повадках лицо её, однако, выдавало властные движения души.

Волевая натура, Ксения павой проплыла в царицыну палату. Марья Григорьевна сидела за пяльцами возле окна. Она любила вышивать. Ксения низко поклонилась ей, подумала: «Красивая и надменная», — но слова её были мягкими и ласковыми:

— Доброго здравия тебе, царица-матушка!

— И ты будь здрава, — ответила царица Марья, не отрываясь от работы. — Зачем пожаловала? — холодно осведомилась она, зная, какая беда привела к ней эту гордячку.