Владимир Валуцкий - Три Ярославны

Во всём здесь ещё виделись следы недавнего пребывания изгнанного короля. Германские и итальянские слуги плохо понимали по-мадьярски, в ходу у писцов была латынь, скучными и пресными были блюда прежних поваров.

Но особенно мучил Анастасию вечный холод, исходящий от камня. Она выбрала для спальни зал с большим камином, и в нём всегда горел огонь. Икона Богородицы, привезённая из Киева, казалось, тоже источала тепло, особенно ночью, когда камин начинал прогорать.

Ночами же Анастасия только и видела мужа: дни он посвящал государственным заботам — епископы и королевские советники вводили его в дело управления страной.

И сегодня он сидел со своими государевыми людьми во главе большого стола в зале, где обычно происходили пиры. Солнце скудно пробивалось сквозь стрельчатые окна с витражами, и тёмные цветные блики падали на лицо епископа Кальмана, сидящего по правую от Андрея руку. По левую его руку сидел Левента.

— Ты должен знать правду, государь, — всю и всегда, — говорил епископ. — И наш долг, долг твоих подданных, не скрывать её от тебя, как бы печальна она ни была.

Андрей сутулился на высоком неуютном стуле, именуемом малым троном. Парчовая, с собольим мехом королевская мантия топорщилась на его плечах, но лицо старалось выражать спокойное внимание. Он кивнул епископу:

— Да будет так.

— Да будет тогда тебе известно, — начал Кальман, — что в народе ходят ложные и преступные слухи, распускаемые людьми разбойника Ваты, что новый король якобы готов исполнить их требования, но якобы Совет епископов и люди знатных родов мешают ему в этом. Вот письмо, с которым Вата отправил немногих своих грамотеев по стране. — Епископ приподнял и показал истрёпанный, обожжённый пергамент, лежавший перед ним на столе.

— Безграмотный слог, дикая латынь, — вставил епископ Дьерский, показывая одновременно и знакомство с предметом, и отвращение к нему.

— Но иного письма у венгров пока нет, — заметил Левента.

— И не дай Бог, чтобы оно было! — воскликнул епископ Кальман. — Я представляю себе, какие мерзости явились бы на свет. Благодарение Богу, что это оружие ещё в наших руках. Но я позволю себе продолжить, государь.

— Говори, — сказал Андрей.

— Поскольку ваше величество согласилось с тем, что можно и нужно говорить правду... — Кальман осторожно помедлил, — то я скажу, что сам король отчасти виноват в подобных слухах. Предвижу твой гнев, — отозвался епископ на удивлённый взгляд Андрея, — но это лишь мнение верного подданного твоей короны, которое ты можешь отвергнуть...

— Говори, — повторил Андрей.

— Твоё желание сохранить в себе греческую веру, понятное нам, — объяснил свою мысль епископ, — диким народам, несведущим в догматах, истолковывается просто как твоё желание иной веры. Иная же вера, чем папско-римская, понимается чернью как языческая...

— Как можно христианнейшего из королей считать язычником? — возмутился варяжский ярл Свенельд.

— Увы, — Кальман развёл руками, — так мыслит чернь. Если бы благородное племя венгров узнавало о себе из сказок крестьян или песен бродячих хегедюшей, оно в ужасе отреклось бы от себя. Но наша святая обязанность — рассеять эту ложь, и главное слово должен сказать король.

— Что я должен сделать? — спросил Андрей.

— Лучшим ответом, — сказал Кальман, — было бы, конечно, твоё признание римской веры... — Тут епископы согласно закивали, и Кальман посмотрел на Андрея, но, как и ожидал, ответа в его лице не нашёл. — Но мы знаем, это невозможно... и не настаиваем. Поэтому путь один: доказать свою христианскую сущность самой суровой карой мятежу и безверию.

Андрей в сомнении покачал головой:

— Начать правление с крови и казней...

— Но тогда, — возразил Кальман, — будет продолжать литься кровь священников и людей, виноватых лишь в том, что они богаче других. И страшно подумать, что... — Он запнулся. — Не смею сказать...

— Говори.

— Что прольётся и царственная кровь... в то время как мы с благоговением и надеждой ждём появления наследника рода Арпадов...

Епископ смолк, и все смотрели на короля, и ожидающий взгляд этот был для Андрея мучителен. Ему представилась их с Анастасией спальня и огонь очага, перед которым так хорошо было лежать на мехах, положив жене голову на колени, и прислушиваться к признакам зреющей в ней жизни... Левента незаметно тронул руку брата, и Андрей очнулся.

— Что я должен сделать? — снова спросил он.

— Это должен решить король, — ответил Кальман. — Мы же можем лишь представить тебе ужасную картину бедствий твоей страны.

Андрей кивнул, епископ сделал знак старому воеводе Балажу, командующему королевским войском, и тот поднялся. Голос Балажа был зычным и хриплым, надорванным в долгой ратной службе.

— Не хочу ранить тебя, государь, но и скрывать мы более не можем. Безнаказанность Ваты распаляет его к зверствам. Вот его дела за неделю: вторично разграблено поместье барона Рюгеля, убит священник ноградского храма, и труп его брошен собакам, семейство будаварского магната Туроци утоплено в Дунае, а внуки его уведены, чтобы воспитываться в грехе и язычестве...

Андрей слушал Балажа с тоскливым ужасом, воевода же продолжал докладывать — безжалостно и обстоятельно:

— Брат твой, герцог Бела, сообщает из Трансильвании: в Бихаре запорот насмерть ишпан Голубан, жена его обесчещена и в горе лишилась рассудка...

— Довольно! — воскликнул Андрей, скорее умоляя, чем приказывая.

— Прости, государь, но я кончаю. Третьего же дня шайкой, которой предводительствует ведьма, именем Агнеш...

Левента вскинул на воеводу глаза.

— ...сожжён храм в Шароше, епископ Веспремский зарублен. А церковное имущество, среди коего было золотое распятие, освящённое в Иерусалиме, разграблено.

Балаж сел, Левента продолжал глядеть на него потрясённо и недоверчиво. Настала долгая тишина. Андрей молчал, опустошённость была на его лице.

Епископ Кальман выждал немного и напомнил:

— Мы ждём твоего слова, государь...

лесной стан въехал богатырь Пишта, и не один: поперёк коня его, как поклажа, лежала, свесив руки и ноги, женщина, на верёвке за конём следовал по-господски одетый мужчина со связанными руками. Осёдланный второй конь шёл за ним.

Люди тотчас обступили Пишту, разглядывая его добычу. На шум голосов вышла из своего шатра Агнеш.

— Что за зверя подстрелил? — спрашивал у Пишты юный воин Буйко.

— Не подстрелил, — отвечал Пишта, слезая с коня. — У меня и лука нет. Так, прибил немножко, кричала очень.

Он снял женщину с коня, потрепал по щекам, поставил на ноги, и все ахнули: женщина была редкого роста, может быть даже чуть выше Пишты. Очнувшись, она дико озиралась вокруг.