Владимир Валуцкий - Три Ярославны

Однако Агнеш и седоусый Миклош знали: обманчива эта тишина и успокоительной обманчивостью своей подобна тишине перед ветром и грозой.

Вечером предводительница и её седоусый помощник обсуждали дела, сидя на крыльце дома ишпана. Костёр освещал их лица. Вдали, среди шалашей, где костёр был побольше и горел поярче, трапезничали с молодым крестьянским вином воины, оттуда доносилось их нестройное пение.

Из темноты показался длинноволосый Дьюла и подошёл к дому. Мешок был на его плече, свирель была заткнута за пояс.

— Прощайте, — сказал он и поклонился. — Ухожу.

— У нас каждый волен жить как хочет, — ответила Агнеш. — К Вате вернёшься?

— У него я уже был. Есть много мест. Жизнь хегедюша — дорога, крыша — небо. Вот отъелся у вас, — Дьюла смешно надул щеки и живот, — свирель новую сделал. Пойду играть и петь другим людям.

— О чём петь будешь? — спросила Агнеш.

— Она подскажет, — Дьюла похлопал ладонью по свирели.

— Главного не забывай, — сказал Миклош. — Большая война впереди, люди должны знать, за что воюют.

— И об этом спою.

Агнеш внимательно глядела на Дьюлу, словно желая понять, отчего так всегда беззаботно улыбается этот повидавший смерть человек.

— Всё хотела тебя спросить, — сказала она. — Ты человек книжный, в школе при монастыре учился. Мог бы попом стать или писцом... Зачем в хегедюши пошёл?

— Учёный я по случаю, — ответил Дьюла и присел на ступени рядом с ними. — А по рождению — дремучий серв. Но мальчик я был языкастый, смышлёный, и меня приметил местный поп. Служкой взял, хвалился мной перед другими попами как учёной собачкой.

И дохвалился — забрал меня у него заезжий бенедиктинец из Паннанхольмского монастыря и даже «спасибо» не сказал. Привёз в школу и тоже не мог нахвалиться, как я быстро всё постигаю. А мне просто весело было! Это ведь как весело, когда вначале чего-то никак не постигнешь, а потом — раз! И постиг. Вот, скажем, свирель. Простая трубка с дырочками...

Он явно уходил от ответа, и Миклош перебил его:

— Так всё же как ты хегедюшем стал?

Дьюла замолчал, поглядел на костёр, и потемнели от яркого света его зрачки.

— А так, — отозвался он, помедлив. — Отпустили меня на вакации... на побывку в деревню. А туда наш барон приехал охотиться. Старый, обрюзглый... Позвали раз к нему вечером сестру, ей четырнадцать было... а утром сестру нашли в петле. Не снесла стыда... Через неделю позвали младшую сестру... И тоже в петле нашли.

— А потом? — спросил Миклош.

— А потом — копал я огород и из-под земли услышал голос младшей сестры: убей, брат, барона, так тебе Луца велит. Убил барона и убежал. К бродячему песеннику прибился, а он меня и привёл к предводителю Вате.

— Печальная твоя история... Никогда бы не подумала, — задумчиво сказала Агнеш.

— И я бы не подумал.

— Чего?

— Что ты — такая...

— Какая?

Он улыбнулся:

— Я тебя вашорру, лесной грозной колдуньей, представлял! А ты — добрая, как полевая фея.

— А Вата?

Миклош заёрзал на ступенях — не понравился ему вопрос. И Дьюла понял это и отвечал невнятно:

— Один он у нас, другого нет. — И сменил разговор: — Ты, Агнеш, полечила бы меня на прощанье. Больно хорошее вино из Эреша привезли, бочонок выпил. Голова болит.

Агнеш протянула к Дьюле руки, он склонил голову и затих между её ладонями. Спустя минуту улыбнулся удивлённо, потрогал голову:

— Прошла! Лёгкая, как крылья. Идти буду — как на крыльях лететь к небу!

— А ты нам спой на прощанье, — сказала Агнеш.

— Не поют по просьбе, — отвечал он ей. — Уходить буду — спою.

Дьюла поклонился вторично, повернулся и скоро пропал в темноте. Спустя некоторое время откуда-то, уже от городских ворот, послышался перебор свирели и его ясный, чистый голос:

Песня удалялась, возносясь к небу, будто Дьюла и вправду улетал на крыльях; потом оборвалась и пропала, одна темнота была кругом. У костров угомонились воины. Агнеш поднялась.

— Дозоры с перепою не заснут? — сказала она Миклошу.

— Проверю. Я передовой дозор устроил за городом, на старой мельнице, оттуда с холма все дороги видно.

— Хорошо, — одобрила Агнеш.

Она взяла горящий сучок из костра и, светя им, как факелом, направилась к своему шатру.

Когда она подошла к нему, там мелькнула какая-то тень. Агнеш подняла факел и в его свете увидела Ласло.

— Ты что здесь делаешь? Или заблудился?

Ласло подошёл. Странная усмешка блуждала на его красивом лице.

— Заблудился, — сказал он. — Давно в тебе заблудился.

Агнеш задумчиво разглядывала его.

— Не пойму, — сказала она. — От людей свет как свет... От Миклоша — синий, спокойный, от Дьюлы — зелёный, как трава. А от тебя никакого. Как от ночи.

— Мне — ты свет, — ответил Ласло. — И такой яркий, что, как увижу — слепну. Не перестала ты быть женщиной...

— Пьяный ты, Ласло, — сказала она. — Иди спать.

— Один раз бы обнял тебя — и согласен заснуть навек. Не гони!

Он шагнул к ней, протягивая руки, но споткнулся под её застывшим вдруг взглядом, оступился и осел на колени.

— Вашорру... — пробормотал он зло и бессильно.

А Агнеш засмеялась и, откинув завесу, скрылась в шатре.

Ещё несколько дней жизнь в Шароше и во всём комитате оставалась спокойной, хотя и долетали порой издалека тревожные, но смутные слухи.

Вернувшись из передового дозора на мельнице, Буйко и Любен рассказывали Агнеш, что проезжие люди, с которыми им довелось повстречаться, говорили, будто Вата осадил Секешфехервар, но была вылазка и был бой. А чем он закончился — говорили надвое и толком ничего не зная.

— Пошли нас туда, — попросился Буйко. — Мы за два дня обернёмся и всё разведаем.

— Наскучило — все дозоры да дозоры... — простодушно пояснил Любен, но во взгляде Агнеш понимания не встретил.

— Верно, — что таким молодцам в дозоре делать? — сказала она. — Почему вернулись, не дождавшись смены? — спросила Агнеш строго.

— Ласло нас отпустил...

— А сам?

— Остался. Занемог он немножко... — Буйко отвёл глаза.

— Чем занемог? — Буйко и Любен молчали. — Вижу я, чем вы все тут занемогли на безделье! — гневно вымолвила Агнеш, направляясь к коновязи, где стоял её осёдланный конь.

Она вскочила в седло; завидев Миклоша, крикнула ему:

— Всё вино, что привезено, собрать и запереть в амбаре! — и, пришпорив своего Серого, поскакала к воротам.

Заброшенная мельница была недалеко от города. С холма, на котором она стояла, Шарош и его окрестности были видны как на ладони. Подъехав к покосившемуся срубу с обломками крыльев, Агнеш спешилась и вошла в дверь.