Станислав Венгловский - Полтава

С вала одновременно выстрелило несколько рушниц. Под одним мазепинцем вздрогнул и свалился конь. Задёргались копыта с блестящими подковами, порозовел синеватый снег. Изменник вывернулся из седла и побежал, ухватившись за стремя товарища обеими руками и припадая на одну ногу.

— С такими мира не жди, — сказал рыжий есаул. — Вишь, Зеньков недолго продержался... А такие там погреба!

— А со шведами будет мир? — снова привязались к есаулу.

Тот выставил руки со скрюченными от холода пальцами в рыжей грязной шерсти.

— Тю на вас! — возмутился он. — Что я, возом вас зацепил? И со шведами не будет.

— То-то же. Возом... Если бы возом.

Ободранный хлоп — на кожухе рак не удержится —

мудрил вслух:

— Может, брешут? Может, и не помышляет король идти сюда? Пугают... Почему бы в первый день не послать на приступ?

— Придёт, дядько, — был уверен и уже спокоен Степан. — Только придёт настричь шерсти, а уйдёт сам стриженый, как говорит вон тот человек.

Чернявый солдат с коротенькими усиками под красным носом с готовностью приблизился, заслышав речь о себе:

— А чаво, гаспада казаки... Не страшна... Послушайте, что у нас было...

Степан слушал солдатов рассказ и радовался, уверенный, что после предстоящего боя будет о чём договорить с дедом в недалёком отсюда Чернодубе. Теперь дедова сабля получит настоящую работу. Не сдадут врагу крепости. Не пропустят его на север, где царская армия не успела подготовиться к отпору... А дедова сабля и так поработала, но до сих пор все схватки получались коротенькие: Денисова сотня большей частью быстрым импетом наскакивала на обозы, на партии интендантов да фуражиров. Ну, рубанёшь одного-другого — и ходу. А теперь...

— Если так, — развеселясь от солдатской шутки, почёсывали затылки хлопы, — то придётся готовиться. Эх, рушницу бы каждому...

Ночью Веприк не смыкал глаз. Везде — огни. На укрытых инеем деревьях тени голов, рук, оружия — никто не выпускает его из рук ни на минуту. На валах клёкот смолы и бульканье вскипающей воды. Будто муравьи, цепляются люди за тяжёлые брёвна, втаскивая их на высокие места и складывая так, чтобы и одному человеку было под силу сбросить тяжесть на проклятые головы захватчиков. К пушкам сносят лозовые корзины с чёрными чугунными ядрами, подкатывают пузатые бочки с порохом, присыпают их пока снегом, но устраивают всё так, чтобы всё было под рукою и всего было в достатке, поскольку приготовленного загодя могло и не хватить. Всё, что есть в городе из воинских припасов, доставлено сюда.

Комендант — на валу. Он слушал донесения, уверенно посылал солдат туда, сюда. Возле него — спокойствие.

Петрусь потому и держался поближе к высокому воинскому начальнику, хотя самому ему пришлось побывать во всех уголках крепости. Степан уже несколько раз выстрелил в подозрительные в сумерках тени, невзирая на суровый наказ беречь порох. Может, и перепало бы ему от полковника, но в крепости много горячих голов, тоже постреливали, — разве за всеми уследить есаулам да московским офицерам?

Шведы не отвечали. Пламя в лесу вздымалось выше, чем обычно, однако за снеговыми насыпями шевелились только головы часовых. Правда, накануне с вала заметили большое движение. Шведы снова предложили сдать крепость. Посланные сказали кратко: прибыл король. Привёл главные силы. Прибытие полководца, безусловно, означало штурм.

Костры в лесу погасли перед рассветом. На небе ещё отчётливей проступили колючие звёзды, едва-едва освещая землю, и в том слабом седом сиянии шведское войско неимоверно быстро, как бесчисленная нечистая сила, оставив ночной приют, приблизилось ко рвам и остановилось так близко, что Петрусь, притаясь за горой мешков с землёю, мог различить отдельных людей. Казалось, он видит, как горят глаза наступающих, словно на лицах упырей. Неужели они все до одного водятся с нечистой силой?

Полковнику Фермору солдаты и казаки приносили одинаковые известия: враги охватили всю крепость, окружили её стеною, выставили лестницы.

Лестницы отчётливо видел и Петрусь. Отсветы костров в укреплении облизывали кровавым светом высоких воинов, которые держали сероватые в ночи знамёна.

Полковник Фермор, гордо неся на длинной шее небольшую голову в шапке с пёрышком, отвечал уверенно и громко:

— Ждут рассвета. Не давайте рубить ворота!

Солдат, сидевший рядом, — это он днём рассказывал о весёлых приключениях, — повторил тревожным скрипучим голосом:

— Не трусь, братишки. Не трусь, хорошие мои.

Шведы не дождались настоящего рассвета. Взлетела, шипя, зелёная ракета, и какое-то мгновение не было слышно ничего, кроме её шипения. Все вокруг замерли при виде красиво изогнутого зелёного хвоста. А стоило ему ещё сильнее изогнуться — застучали шведские барабаны, вмиг закричали тысячи глоток, о вал ударился сплошной гром голосов.

— А-а-а-а-а-а!

Крепость ответила в то же мгновение, только звонче, потому что в мужские голоса вплелись и женские, и детские.

— И-и-и-и-и! Бей!

— Бей!

В море звуков родились новые, ещё более мощные, — это с вала отозвались три пушки, а им ответили шведские, много, без числа. Петрусь почувствовал, как под ногами задрожала земля, но выстрелил в тёмную живую волну и непроизвольно ухватился за толстое обледенелое бревно, о которое споткнулся и к которому со всех сторон уже были выставлены руки, и увидел, как над тёмной бездной люди с перекошенными криком лицами силятся наклонить огромный котёл с кипящей смолою.

— А-а-а! Бе-ей!

— Ой-ой!

К полковнику, в кровавом пляшущем свете, подбежал Степан. Петрусь понял, что где-то случилась беда, если даже спокойный полковник со всех ног бросился за Степаном, придерживая одной рукою на боку шпагу, а другой — шапку с пёрышком. Сам Петрусь снова глядел туда, откуда в грохоте барабанов накатывались чёрные страшные волны и где уже к скользкому валу приставляли длинную лестницу. Он выпустил навстречу бревно, но передняя волна наступавших и без того, на его глазах, вдруг потеряла силу и напор, начала откатываться, будто от одного страха перед неудержимым бревном, густо покрывая снег длинными чёрными телами. Он удивился, но тут же сообразил, что это так плотно и быстро стреляют с вала русские солдаты.

— Не поможет и нечистая сила, проклятые!

Солдаты с длинными ружьями казались вырезанными из самого твёрдого камня. Первым от Петруся стоял чернявый бравый шутник, ещё недавно говоривший «Не трусь!». Его лицо, осенённое красным пламенем, сияло какой-то отчаянной радостью.

Петрусь тоже ухватил рушницу, выстрелил раз, ещё. Всё удавалось делать быстро, легко. После третьего выстрела он различил лицо человека, в которого попал. Того освещало яркое колышущееся пламя. Он дотащил лестницу до самого вала, но натолкнулся на пулю, впился пальцами рук в жгучее место, наверное, закричал. А лестницу, им уроненную, снова подобрали, уже его сообщники из следующей волны, которая подпирала первую, таки успели приставить её к скользкой поверхности правее сажени на три. Над валом уже показались головы и шпаги, потому что в новой волне были ещё более отчаянные люди. Но с вала полилась горячая смола и полетели тяжёлые мешки — наступающие снова замешкались.