Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Ни Унис, ни Миринри не говорили ни слова, оба, казалось, полностью погрузились в свои мысли. Только жрец время от времени поднимал глаза на комету и пристально в нее вглядывался. А юноша смотрел перед собой, словно пытаясь разглядеть что-то бегущее впереди. Может быть, девушку, которая впервые в жизни заставила его сердце так сильно забиться.

Они прошли уже много миль вглубь пустыни, когда Унис, по-отечески положив руку на плечо юноши, вдруг спросил:

– О чем ты думаешь, Миринри?

Потомок фараонов вздрогнул, будто его внезапно оторвали от какого-то сладостного видения, и ответил рассеянно:

– Да так, сам не знаю… О многом…

– Наверное, о той безграничной власти, которой добьешься в Мемфисе?

– Можно и так сказать.

– И о мести?

– Может быть, и о мести.

– Нет, ты обманываешь меня. Я наблюдаю за тобой с той минуты, как мы вышли. Нет, не власть, не честолюбивые амбиции и не ненависть смущают сейчас ум сына великого Тети, основателя династии, – с горечью сказал Унис.

– Откуда ты знаешь?

– Твои глаза ни разу даже не взглянули на хвостатую звезду, указывающую на твою судьбу и твою стезю.

– Это правда, – с глубоким вздохом ответил Миринри.

– Ты думал о девушке, которую спас от смерти на берегу Нила.

– Зачем отпираться? Да, Унис, я думал о ней.

– Она что, зельем каким-нибудь тебя опоила?

– Нет.

– Так почему же ты любишь ее так сильно, что забываешь о величии и высшей власти, которой позавидовал бы каждый? – Унис остановился и печально посмотрел на юношу.

Миринри несколько мгновений молчал, потом резко повернулся к жрецу и сказал:

– Я не знаю, может быть, я не такой, как все: ведь я долгие годы не видел ничего, кроме вод Нила, пальмовых рощ, что его окружают, бескрайних песчаных барханов да диких зверей, обитающих там. И до сего дня я слышал только твой голос, шум ветра, срывавшего листья и ломавшего ветви, журчание воды, бегущей из загадочных озер оттуда, из пустыни. Я молод, как же я мог остаться равнодушным к существу, такому не похожему ни на меня, ни на тебя, говорившему мелодичным голосом, что нежнее ночного ветерка? Ты говоришь, я ее люблю. А я не в состоянии понять это слово, я вырос вдали от тех мест, где живут люди, и не понимаю, что оно значит. Наверное, так может называться очарование, которым пленила мое сердце та девушка. Я знаю лишь, что, когда думаю о ней, передо мной всегда, и днем и ночью, сияют ее огромные черные глаза, полные бесконечной грусти, и у меня возникает странное чувство, какого я никогда раньше не испытывал, когда слушал лепет воды, свист ветра или голодное рычание диких зверей, бродящих по пустыне.

– Это опасное чувство, Миринри, оно может стать для тебя роковым и помешать в пути. Оно отнимает силы у воинов, усыпляет сильных, от него в людях угасает энергия, и они становятся малодушными. Берегись! Этот трепет может повредить твоему великому начинанию.

– Становятся малодушными! – вскричал юноша, уязвленный этим словом.

– Именно так, малодушными.

– Ну так гляди, какой я малодушный!

Он обернулся, всматриваясь в простиравшиеся позади барханы, кое-где поросшие чахлым кустарником.

На вершине одного из песчаных холмов появилась гигантская тень, которую поначалу не увидел Унис, зато сразу заметил юноша. Тень смотрела на обоих с подозрением.

– Видишь? – спросил Миринри, и голос его ничуть не изменился.

– Лев! – вздрогнув, вскричал жрец.

– Он уже давно за нами наблюдает.

– И ты ничего мне не сказал?

– Если в моих жилах действительно течет кровь воинов, то с какой стати меня должно беспокоить его присутствие? Мой отец, победивший, как ты рассказывал, несметные полчища халдеев, и не подумал бы спасаться бегством ото льва.

– Что ты собираешься сделать? – с тревогой спросил Унис.

– Прежде всего, удостовериться, что я действительно фараон, и доказать тебе, что, даже если та девушка и околдовала меня, я от этого трусом не стану.

В руке у юноши блеснул бронзовый меч.

– Эй, лев, иди сюда! – крикнул он. – Посмотрим, кто сильнее – царь пустыни или будущий царь Египта!

Великолепный зверь словно понял вызов, брошенный отважным юношей. Он открыл пасть и огласил пустыню мощным рыком, похожим на раскат грома.

Унис обеими руками вцепился в руку юноши, в которой сверкал меч.

– Нет, ты не можешь подвергать себя опасности! Я уже стар, и у меня в этом мире нет никакой миссии. Если лев нападет, позволь мне принять удар на себя. Нет нужды, чтобы ты доказывал мне свое мужество. Мне достаточно видеть в твоих глазах тот горделивый огонь, что вспыхивал в глазах великого Тети.

Юноша резким движением высвободил руку и бесстрашно шагнул к хищнику, который глухо рычал и хлестал себя по бокам хвостом.

– Когда фараон бросает вызов, он не отступает! – крикнул Миринри. – Он либо побеждает, либо умирает! Лев мой вызов принял. Начнем!

Жрец больше не пытался его удержать. Да и лев, скорее всего голодный, вряд ли стал бы медлить.

– Такой же храбрый, как и отец, – пробормотал жрец, идя следом с зажатым в руке мечом и наблюдая за юношей со смешанным чувством тревоги и гордости. – Я его недооценил, ведь у него в жилах моя… – Он закусил губы, чтобы с них не сорвалось последнее слово, и прибавил шаг, собираясь вовремя помочь юному фараону.

Лев, который до этого момента лежал на песчаном холме, увидел подходящую к нему добычу и, полагая, что свалит ее одним ударом мощной лапы, вскочил и решительно тряхнул своей роскошной гривой. Это был царственный зверь, крупный, крепкий, с ярко-рыжей шерстью и черной гривой, как у львов с Атласских гор в Марокко, которые сейчас считаются самыми красивыми среди этих свирепых хищников.

Ничуть не испугавшись внушительного вида зверя и его грозного рычания, становившегося все громче, Миринри подходил к нему, даже не оглянувшись назад, чтобы проверить, идет за ним жрец или нет. Глаза у него загорелись, и он бесстрашно следил за малейшим движением противника.

Унис испытывал гордость, глядя, как спокойно и бесстрашно юноша подходит к хищнику, да и Миринри был не менее горд тем, что не боится царя африканских пустынь и лесов, обычно наводившего ужас на самых смелых людей. Разве в его жилах не течет кровь древних воинов? Разве сам он не фараон? Теперь-то он был в этом убежден, хотя и не услышал еще голоса колоссальной статуи Мемнона и не увидел, как после многих тысяч лет раскрывает свои лепестки оживший цветок Осириса.

Он остановился шагах в десяти от зверя и крикнул:

– Я тебя жду, смотри, я не двигаюсь, нападай! Посмотрим, защитит ли меня великий Осирис, веду ли я свой род от богов или от тебя, пустынный вор!

Лев рыкнул в последний раз, потом сорвался с места и принялся огромными прыжками нарезать круги вокруг Униса и Миринри. Круги становились все уже и уже: зверь явно выбирал момент, чтобы неожиданно напасть с тыла.