Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

А Миринри спокойно и хладнокровно поворачивался на месте, все время показывая льву лезвие меча, грозно сверкавшего в лунном свете.

Унис опустился на колени рядом с юношей, направив лезвие меча вверх. Он не спускал глаз со своего спутника, судьба которого волновала его гораздо больше, чем лев. На лице его отражалось огромное волнение. То же волнение читалось и в глазах: они блестели ничуть не меньше глаз юноши, и в них сверкали гордость, радость и ужас. Было ясно, что, хотя он и боится увидеть вместо Миринри бесформенное растерзанное тело, он невероятно горд видеть юношу таким мужественным и готовым противостоять опасности, и какой опасности!

Лев продолжал кружить вокруг них, и казалось, что в песке спрятаны маленькие пружинки и его силы не иссякают, а прибывают с каждым прыжком.

Миринри не двигался с места и, сам как бронзовая статуя, ждал нападения, держа меч наготове. На его тонких губах играла вызывающая улыбка.

И вдруг хищник, не прекращая суживать круги, подскочил к путникам и угрожающе рыкнул. Рык этот напоминал отдаленный звук военной трубы. Он наметил жертву, но это был не юноша. Громадным прыжком зверь обрушился на жреца, намереваясь ударом лапы сломать ему позвоночник и располосовать бок. Но в прыжке он промазал и приземлился рядом со жрецом, просто сбив его с ног.

Он уже хотел извернуться и пустить в ход когти, но тут на него с быстротой молнии набросился Миринри. Левой рукой он схватил царя пустыни за роскошную гриву и несколько мгновений его удерживал, а правой ударил его мечом в грудь, вонзив лезвие по самую рукоятку.

– Молодой фараон тебя победил! – крикнул он. – Я сильнее тебя! И Египет будет мой!

Но победа была еще не полной. Смертельно раненный, истекающий кровью, зверь отскочил шагов на десять, снова зарычал и изготовился к броску.

– Берегись, Миринри! – с тревогой крикнул Унис и быстро вскочил на ноги.

Но юноша, казалось, его даже не услышал. Горящими глазами он смотрел прямо в глаза льву и подходил к нему с поднятым, окровавленным до рукояти мечом.

– Я должен тебя убить, – произнес он и бросился на льва.

А тот уже не осмеливался напасть на юношу, которого поначалу презирал и который теперь гипнотизировал его силой взгляда. Схватка была короткой и жестокой. Унис увидел, как вокруг противников, на мгновение скрыв их из виду, поднялось облако песка. Потом раздался придушенный рык и торжествующий крик:

– Умри!..

Когда рассеялось песчаное облако, Миринри стоял выпрямившись, высоко подняв голову и сжимая в руке меч, с которого стекали капли крови. Нога его попирала тело поверженного зверя, все еще дергающееся в предсмертных конвульсиях.

– Да, мой… – крикнул Унис, – достойный ученик! Да, ты – сын Тети, основателя династии, которой суждено дать силу и могущество земле фараонов. С такой задачей сможет справиться только тот, кому он дал жизнь. Осирис поддерживает тебя, и теперь ты можешь отважиться на все, что угодно!

Миринри обернулся и, посмотрев на него долгим взглядом, сказал:

– Теперь я не сомневаюсь, что в меня вселился дух фараонов. Я смогу убить узурпатора, как убил царя пустыни. Того узурпатора, что украл трон у моего отца и у меня. Вот видишь, Унис, можно быть храбрым и дерзким, когда твое сердце трепещет при мысли о девушке. А теперь – последнее доказательство!

– Ты велик, – отвечал жрец. – Пойдем скорее. Звезды начали бледнеть, а хвост кометы гаснет. Пойдем, Сын Солнца!

Юноша вытер клинок о гриву льва, неторопливо сунул меч за пояс и догнал жреца с бесстрастным видом человека, завершившего дело чрезвычайной важности.

– Хладнокровие, сила и отвага, – сказал Унис, все еще во власти волнения и восхищения. – Так тебе предначертано.

Миринри улыбнулся, ничего не ответив. Он в последний раз взглянул на льва, который больше не дергался и, казалось, заснул, на миг поднял глаза на совсем побледневшую комету и пошел следом за жрецом, снова погрузившись в свои мысли. Между барханов не слышалось больше ни звука. Последний рык умирающего льва отпугнул шакалов и гиен, и над пустынной равниной повисла тишина.

Миринри стоял выпрямившись, высоко подняв голову и сжимая в руке меч, с которого стекали капли крови.

Около получаса путники шли молча, потом Унис первым нарушил молчание:

– Видишь? Вон пирамида, которую велел возвести твой отец.

Миринри вздрогнул, поднял низко опущенную голову и посмотрел вперед. На светлеющем в первых лучах зари горизонте виднелись два огромных темных силуэта.

– Две статуи Мемнона! – воскликнул юноша.

– Настал тот самый рассветный час.

Миринри посмотрел на север и увидел еще один исполинский силуэт. В полумраке проступала гигантская черная пирамида.

– Усыпальница моей династии, – тихо сказал он.

– Там мы найдем священный цветок Осириса. Поторопись, иначе опоздаем. Камень звучит только на рассвете и на закате.

К статуям Мемнона древние египтяне издавна относились с величайшим благоговением. Когда же римляне, большие мастера завоеваний мирового масштаба, захватили берега священного Нила, это благоговение передалось и им. Причиной тому явилось необычайное и необъяснимое явление: одна из статуй на утренней и вечерней заре начинала звучать. Древние египтяне утверждали, что звук, похожий на хруст серы, согретой в ладонях, только намного громче, слышался, когда к статуям приближался фараон. Никто не подвергает сомнению тот факт, что камень действительно звучал, хотя сейчас он безмолвен, как все камни.

Первым об этом упомянул Страбон, когда услышал странный звук вместе с Элием Галлом, бывшим в ту пору правителем Египта. Но Страбон не смог определить, откуда он идет – от пьедестала или от самой статуи. Тот же звук слышал столетие спустя и Ювенал, будучи изгнан на юг Африки, об этом чуде говорил и Плиний.

Для египтян это явление было удивительным и волшебным, а на самом деле все обстояло гораздо проще, и позже тому появились объяснения.

Говорящая статуя, как ее называли, представляла собой изображение одного из фараонов Первой династии. После землетрясения она треснула на уровне живота, в то время как ее соседка устояла и выдержала мощный толчок. С тех пор статуя и начала звучать. Неоднородная структура камня, где вкрапления соединялись с очень твердым кремнеземом пастой, была такова, что он скрипел при смене температуры воздуха. Такая смена температуры происходила только на рассвете после очень холодной ночи, что характерно для климата этих краев, и после заката. И статуя действительно не издавала никаких звуков ни днем ни ночью.