Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Когда, по египетской легенде, Септимий Север, то ли из предрассудка, то ли из желания отдать дань уважения Мемнону, Сыну Зари, повелел заделать трещины в колоссе пятью кусками мрамора, статуя перестала звучать. Эти куски мрамора видны и теперь, ибо статуя, как и несколько пирамид, не поддалась воздействию времени. Они выполнили работу сурдин: вибрации прекратились, и Мемнон, к великому неудовольствию египтян, перестал разговаривать. Впрочем, и фараоны тоже исчезли, и некому стало побуждать его сказать свое слово.

Никого не заметив возле колоссов, Унис и Миринри быстро подошли к ним, когда на востоке на небе появился розовый отсвет, возвещавший близкий рассвет.

Огромные сидящие статуи, каждая в четыре-пять раз превосходившая высотой слона, были изваяны из цельного квадратного камня и крепко соединены друг с другом. На головах у них были треугольные платки, спадавшие вдоль лица и расширявшиеся над плечами, а под подбородками виднелись странные бороды, широкие сверху и узкие книзу, какие можно наблюдать у всех древнеегипетских монументов. Колоссального размера цоколь, до вершины которого Миринри не мог дотянуться, даже встав на цыпочки, был целиком покрыт письменами и украшен изображениями ибиса, священной птицы древних египтян, и эмблемой фараонов Первой династии. На середине живота правой статуи ясно обозначились трещины, появившиеся после землетрясения.

Миринри остановился, с волнением глядя на оба колосса. Если он действительно фараон, то раздастся звук. А если статуя будет молчать?.. Какое разочарование его постигнет! Он с беспокойством покосился на Униса и заметил, что тот спокоен, как полностью уверенный в своей правоте человек. Это спокойствие обнадежило юношу.

– Пойдем, – сказал жрец, посмотрев на небо. – Момент настал.

Они зашли за треснувшую статую, поднялись по лесенке на пьедестал и встали между раздвинутых коленей колосса. С этой точки звук было слышно лучше всего.

– И Сын Зари заговорит? – спросил Миринри, который очень нервничал и даже побледнел от волнения.

– Да. Ведь ты сын Тети, – ответил жрец.

– А если тебя обманули?

На губах Униса появилась улыбка.

– Слушай, – сказал он. – Потом скажешь мне, фараон ты или нет.

Солнце вставало, и его лучи, едва появившись, сразу обдали статуи жаром.

– Слушай! Слушай! – повторял Унис.

Наклонившись к статуе, Миринри изо всех сил напряг слух. Сердце его, которое при виде льва ни на миг не сбилось с ритма, теперь колотилось так, словно он все еще держал на руках ту девушку, спасенную от зубов крокодила, первую женщину, увиденную после того, как жрец увез его в пустыню.

Солнце быстро поднималось, и лучи его осветили бескрайнюю равнину, а статуя все молчала. Даже Унис нахмурил лоб.

И вдруг послышался легкий треск, он становился все громче и громче, и над равниной разнеслась ясная и чистая нота «до». С губ юноши сорвался крик. Он стремительно выпрямился, глаза его загорелись, лицо озарила невыразимая радость. Он посмотрел на солнце и крикнул во всю силу легких:

– Да, Осирис, я происхожу от тебя! Я фараон! Египет принадлежит мне!

Унис улыбнулся, он был рад такой вспышке энтузиазма и явно тоже очень взволнован.

– Унис, друг мой, пойдем к пирамиде! – возбужденно заговорил юноша. – Дай мне увидеть последнее доказательство того, что я сын Тети, что тело мое божественно, и я отправлюсь сразить узурпатора тем же оружием, что сразило царя пустыни.

– Вот таким я и хотел тебя увидеть, – отвечал жрец. – Наконец-то в тебе заговорила кровь воинов, а то я уже подумал, что она уснула навсегда.

– Пойдем к пирамиде, Унис! – в волнении повторял юноша. – Пойдем к цветку Осириса.

– Ты увидишь, как он раскроет свои тысячелетние лепестки, – ответил жрец.

До пирамиды, которая, как мы уже говорили, была призвана служить усыпальницей для династии, основанной Тети, было недалеко. Ее внушительная громада высилась в полумиле от статуй, достигая в высоту ста пятидесяти метров.

Все пирамиды, воздвигнутые разными династиями, правившими в Египте до Рождества Христова, имели огромные размеры. Многие из них разрушили, используя как материал для застройки Фив и других городов, возведенных после славного Мемфиса, однако многие сохранились до наших дней. Самые знаменитые и посещаемые из них – пирамиды Хеопса, Хефрена и Микерина (Менкаура), самые высокие из известных, каждая площадью около пяти гектаров и высотой от ста сорока до ста сорока шести метров.

Подсчитано, что, для того чтобы соорудить эти усыпальницы, потребовалось 250 кубических метров материала на каждую! А сколько стоило такое строительство и сколько рабочих было в нем задействовано, сказать невозможно. Из египетских папирусов известно только, что на строительство пирамиды Хеопса было потрачено четыре миллиона египетских талантов и еще десять ушли на чеснок, петрушку и лук, составлявшие тогда основу питания неутомимых работников, набранных, по соображениям экономии, из военнопленных.

Как мы уже говорили, пирамида, построенная Тети, не могла соперничать с тремя вышеупомянутыми, но все же была так велика, что заставила бы покраснеть (будь это возможно) высочайшие современные здания и даже те двадцатиэтажные высотные дома, что строят теперь северные американцы. Лестница в девять метров шириной, что составляло общепринятый для всех пирамид размер, вела на вершину, где по правилам, как и на всех пирамидах, должна была находиться небольшая площадка.

Унис, видимо когда-то бывавший в этой огромной усыпальнице, быстро направился к двум гигантским сфинксам, которые, как часовые, были поставлены у бронзовой двери, сужавшейся по косякам, как было принято у древних египтян. Несколько секунд он внимательно осматривал дверь, словно хотел удостовериться, что замок не взломан, потом вынул из складок длинного платья ключ весьма странной формы, похожий на свернувшуюся змею, и вставил его в скважину в виде лепестка лотоса.

– Откуда у тебя этот ключ? – спросил Миринри, на которого удивительные вещи сыпались как из рога изобилия.

– Мне его отдал перед смертью твой отец, – лаконично ответил жрец. – Случись тебе умереть, где тебя похоронить? Не закапывать же фараона в песок…

– А мой отец не покоится там, внутри…

– Когда ты завоюешь трон, принадлежащий тебе по праву, он заснет вечным сном в этих исполинских стенах.

Жрец толкнул массивную бронзовую дверь, зажег принесенную с собой маленькую глиняную лампу, высекая яркие искры двумя черными камушками, и, обернувшись к юноше, сказал:

– Поскольку твоего отца уже нет на свете, тебе положено войти первому.

Миринри с видимым волнением шагнул через порог и вошел в усыпальницу, где было суждено покоиться всем членам его династии. Здесь, точно так же как и в громадной пещере, где хранилось сокровище, пахло сыростью и плесенью, но воздух, возможно проникавший сюда сквозь множество невидимых отверстий, был не таким удушливым, и путники спокойно могли двигаться вперед.