Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Магомет велик, – только и сказал врач.

– Гастон! – нежно прошептала герцогиня. – Мой Гастон!

Раненый, видимо, действительно задремал, но он открыл глаза, и в них вспыхнула бесконечная радость. На миг его щеки даже чуть порозовели, но только на миг.

– Вы… Элеонора… – прошептал он еле слышно. – Эта… пуля… эта… пуля…

– Не разговаривайте, – властно приказал врач. – Рана очень тяжелая.

– Ты ведь спасешь его, правда? – сказала герцогиня. – Ты ведь замечательный табиб.

– О да, – пробормотал турок, нервно погладив белую бороду. – Этот господин не умрет.

На губах виконта появилась еле заметная улыбка, он стиснул зубы, чтобы сдержать стон.

Увидев, что он опять собирается заговорить, врач поспешил сказать:

– Не говорите ничего! Вы что, хотите убить себя?

– Да, да, Гастон, молчите, – сказала Элеонора. – Так надо, чтобы выздороветь.

Виконт не разомкнул губ, только взял руку герцогини и лихорадочно ее сжал.

– Нет, – прошептал он. – Нет… вы этого не хотите…

Он на миг прикрыл глаза, потом широко открыл и пристально посмотрел на невесту.

– Что, Гастон? Что вы хотите? – спросила она.

– Любите меня… Пусть смерть… меня уже схватила… видеть вас… как в ту ночь… в Венеции…

– Вам нельзя говорить! – в третий раз вмешался врач. – Я головой отвечаю за ваше выздоровление.

В этот момент раздался отчаянный крик одного из часовых, что стояли на палубе:

– Пожар! Пожар!

Табиб одним прыжком подлетел к двери, а герцогиня ринулась к батарее, крича во весь голос:

– На помощь! Галера горит!

В глубине узкого помещения появился поляк.

– Не пугайтесь, синьора, – сказал он, быстро подойдя к герцогине. – Когда возникнет серьезная опасность, я приду спасти вас и господина Л’Юссьера. Никуда отсюда не уходите и полностью мне доверьтесь. Я иду освободить ваших моряков.

– Но в первую очередь виконта, не забывайте об этом, – угрожающе произнесла герцогиня.

– Я поклялся, – сказал поляк. – И не давите на меня, иначе я не сдержу обещания. Будьте спокойны, все кончится хорошо.

– А они не смогут погасить огонь?

На губах поляка заиграла ироническая улыбка.

– А какими помпами? Я все предусмотрел.

И он быстро поднялся на палубу, где уже царила паника.

Все свободные от вахты часовые высыпали из кают-компании и общими усилиями старались справиться с огнем, который разбушевался не на шутку, судя по клубам густого вонючего дыма, вырывавшимся из открытого кормового люка.

Поляк подбежал к Метюбу, который раздавал приказы направо и налево, перемежая их ругательствами.

– В каком месте загорелось?

– Кажется, на складе запасного инвентаря, – в ярости ответил турок.

– А кто мог устроить поджог?

– Кто, кто! Эти собаки-христиане, ясное дело.

– Да ты совсем голову потерял, капитан. Они заперты в трюме на носу, а загорелось на корме. Лучше вели их освободить, и мы пошлем их на помпы. При таких обстоятельствах любые руки не лишние.

– Ты прав, – сказал Метюб. – Иди освободи их и отправь работать.

Поляку только это и было нужно: он боялся, что турки обнаружат открытый засов на люке.

Пока экипаж, немного успокоившись, воевал с огнем, поляк спустился на твиндек, а потом в трюм.

Греки, Перпиньяно, Эль-Кадур и папаша Стаке сгрудились у трапа и внимательно прислушивались к звукам, доносившимся с верхней палубы.

– Вылезайте! – крикнул поляк, просунувшись в люк.

– Загорелось? – спросил Перпиньяно, который стоял ближе всех к выходу.

– Еще как! – ответил поляк.

– А моя госпожа? – с тревогой произнес Эль-Кадур.

– Она вне опасности, не бойся.

– Я хочу ее видеть, – не унимался араб.

– Ступай к ней, если хочешь, и оставайся ее охранять. Она в лазарете. А вы быстрее вылезайте, и упаси вас бог проболтаться.

Отряд бросился на твиндек, уже охваченный густым дымом, сильно пахнущим смолой, и выскочил на палубу.

– Эй, христиане, к помпам! – крикнул Метюб, едва завидев их.

– Только не я, – сказал Никола, подойдя к поляку.

– Это почему?

– А о галиоте вы позабыли, синьор?

– Что ты собираешься делать, Никола?

– Подожду, пока искры попадут сюда, на деревяшку, и подожгут ее, чтобы турки не смогли спастись на галиоте и на нем увезти нас в Хусиф.

– А ты молодец, – сказал поляк.

– Обо мне не беспокойтесь, встретимся на берегу. Пять миль вплавь меня не пугают. В нужный момент я отсюда исчезну.

– К помпам, христиане! – снова заорал Метюб. – Или вы хотите, чтобы я велел гнать вас плетками?

Греки, Перпиньяно, папаша Стаке и Симоне поспешили повиноваться, а Никола, воспользовавшись царившей на галере неразберихой, вернулся на твиндек, намереваясь прыгнуть с борта и вплавь добраться до галиота.

Пожар, который все более разгорался благодаря запасам флагштоков, парусов и прочего запасного инвентаря, скопившегося на складе, приобрел пугающие размеры. Весь склад был охвачен огнем, и длинные языки пламени, вырываясь сквозь борта на юте, лизали обшивку.

Турки, совсем потеряв голову, как сумасшедшие метались взад и вперед, уже не слыша ни Метюба, ни офицеров и призывая Аллаха и пророка, вместо того чтобы выстроиться в цепочку с ведрами.

Греки во главе с папашей Стаке бросились к помпам, чтобы не возбудить подозрений, но, как только начали нажимать на ручки, сразу заметили, что вода совсем не идет.

– Капитан, – сказал папаша Стаке, остановив Метюба, который проходил мимо, – ваши помпы не работают.

– Что ты сказал, пес христианский? – взревел турок.

– Пес я, там, или не пес, а ваши помпы не качают воду, и это говорит вам помощник капитана Венецианского флота.

– Я же их только вчера проверял!

– Не знаю, что и сказать: с такими помпами вы пожар не потушите.

И тут Метюб произнес ругательство, которое вряд ли одобрил бы пророк.

– Осмотрите рукава! – крикнул он своим офицерам, пыхтевшим от старания выстроить цепь.

Двое или трое кинулись выполнять приказ, но очень быстро вернулись, крича от ужаса:

– Рукава перерезаны! Мы пропали!

Папаша Стаке взглянул на поляка, единственного, кто сохранял спокойствие во всем этом бедламе, и заметил, что тот сардонически усмехается.

– Все ясно, – пробормотал старик. – Это он перерезал рукава. Я-то думал, самые хитрые – это греки, а теперь замечаю, и среди поляков попадаются мастера. Но надо поторопиться: галере конец и пора с нее уходить.

Весть о том, что насосы никуда не годятся, ошеломила даже Метюба, но экипаж все-таки не оставлял надежды спасти корабль.

Моряки наконец выстроились цепочкой, чтобы быстро передавать ведра с водой, и вода обильно потекла на склад, под которым находилось много бочонков со смолой, отчего так и разбушевался пожар.

Густые облака дыма вырывались из кормовых люков, заволакивая мачты, и снопы искр грозили поджечь паруса. Никто в суматохе не догадался спустить их на палубу.