Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Знаю. Но биться выйду только вместе с господином. Ступай, Мико.

Албанец ушел, а герцогиня вернулась к Дамасскому Льву, который стоял, опершись локтями на парапет башни рядом со снесенным ядрами зубцом, и наблюдал за перестрелкой.

– Ты решился, Мулей?

– Да, Элеонора, теперь я тоже твердо убежден: это Хараджа. Вот тигрица! Она ведь может пасть под одним из твоих ударов.

– Падет, не волнуйся. Пойдем, сюда уже стали долетать ядра, лучше укрыться в каземате.

И действительно, находиться на бастионах и на площадках башен стало опасно. Турецкая артиллерия, численностью более восьмисот огневых точек, в том числе бомбард и кулеврин, не считая корабельных орудий, усилила обстрел, чтобы прикрыть солдат, рывших траншеи и строивших параллельные им укрепления. Плюс к этому осаждавшие широко пользовались тяжелыми каменными ядрами в полцентнера весом, которыми стреляли специальные огневые точки. Задача была простая: сделать город непригодным для обитания местных жителей и венецианцев. И осаждавшие добивались своего: тяжелые ядра проламывали крыши домов, убивая тех, кто находился внутри. Бастионы и башни, гораздо более прочные, было решено уничтожать минами. Герцогиня и Дамасский Лев спустились по внутренней лестнице башни в комнату, освещенную только двумя узкими амбразурами. Всю меблировку составляли два походных ложа, мешки с провизией, бочонки с водой и ящики со снарядами. Это помещение венецианские капитаны предложили Капитану Темпесте как гораздо более безопасное, чем любой из городских домов, поскольку каменные ядра не могли пробить бреши в толстых башенных стенах.

Едва чета вошла в комнату, как снова появился албанец и произнес:

– Госпожа, там какой-то турок хочет поговорить с тобой.

– Турок?! – воскликнула герцогиня. – Как ему удалось проникнуть в Кандию так, чтобы с него сто раз не спустили шкуру?

– Не знаю, госпожа.

– Он вооружен? – спросил Дамасский Лев, на всякий случай снял со стены длинный пистолет и приготовился запалить фитиль.

– Мне кажется, нет.

– Обыщи его хорошенько, а потом пусть войдет.

Со стороны другой лестницы послышался голос, заставивший вздрогнуть и герцогиню, и дамаскина, и в комнату вошел человек лет сорока, с очень загорелым лицом в обрамлении густой черной бороды. Одет он был, как матрос с мусульманской галеры.

– Вы что, забыли меня? А я вот вас не забыл за эти четыре года: ни сына паши Дамаска, ни Капитана Темпесту, она же Хамид-Элеонора.

Герцогиня вскрикнула с радостным удивлением:

– Никола Страдиот, грек-отступник!

– Он самый, синьора, тот, что четыре года назад по приказу Дамасского Льва командовал галиотом, который должен был доставить вас в Хусиф, где вы впервые познакомились с племянницей великого адмирала.

– Я не забыла тебя, Никола, – сказала герцогиня, шагнув ему навстречу, в то время как Дамасский Лев гасил фитиль. – Откуда ты взялся?

– Из турецкого лагеря, вернее, с флагманской галеры Али. Меня вынудили сражаться против христиан, и я по-прежнему притворяюсь мусульманином, хотя я грек и сохранил в своем сердце веру в Христа.

– Но как тебе удалось войти в Кандию? На тебе же турецкая форма, – спросил Дамасский Лев.

– Мне помог один венецианский офицер, с которым я был когда-то знаком и которого спас от освежевания живьем, – отвечал грек.

Потом, пристально, с тревогой взглянув на герцогиню, сказал:

– Вы что-нибудь знаете о Харадже, синьора?

– Нет, ничего.

– Эта тигрица здесь, в гостях у своего дядюшки, на флагманской галере.

Мулей-эль-Кадель и герцогиня вскрикнули в один голос:

– Хараджа здесь!..

– Жестокая и свирепая, как никогда, – сказал Никола. – Берегитесь, синьора!.. Она поклялась вас убить, а Дамасского Льва схватить, чтобы, может быть, самой примерить на него тот самый шелковый шнурок, что послал ему Селим. Помните, синьора?

– Как если бы это было вчера, – отозвалась герцогиня, с нежностью взглянув на Мулея-эль-Каделя, который слегка побледнел.

– Но есть еще кое-что.

– Говори, Никола.

Грек явно колебался.

– Говори, – приказал Дамасский Лев.

– У меня есть для вас новость, впрочем, она вряд ли доставит вам радость. По пути в Константинополь ваш отец был схвачен: его взяла на абордаж галера Хараджи и корабли флота Али-паши. Теперь он находится в подземелье замка Хусиф.

– Мой отец!.. – вскричал Дамасский Лев. – Мой отец, говоришь? А ты не продал, случаем, свою душу туркам и не явился, чтобы мучить мою? Ведь я теперь воюю только за Крест, словно был рожден христианином.

– Синьор!.. Я ношу турецкую форму, чтобы спасти свою жизнь, которая все время под угрозой, и чтобы при случае быть полезным христианам. Но в Магомета я не верю. Если хотите, вскройте мне сердце, и вы не найдете там ни следа Аллаха или мусульман, этих собак. Я их ненавижу и буду ненавидеть, пока бьется сердце, потому что они зарезали мою жену и сожгли дом вместе с тремя детьми.

Эти страшные воспоминания заставили грека разрыдаться.

– Прости меня, – сказал Мулей-эль-Кадель, положив ему руку на плечо. – Прости, что усомнился в тебе. Я тебе верю. А ты точно знаешь про моего отца?

– В первый вечер, когда Хараджа приехала и ужинала вместе с дядей на шканцах флагманского корабля, я стоял в охране у подножия трапов вместе с четырьмя другими солдатами и все слышал.

– Мой отец узник!.. Мой отец в Хусифе!.. – выкрикивал Дамасский Лев хриплым от горя голосом. – Какая еще жестокость таится в сердце этой женщины?

– Я должен еще кое-что сказать вашей синьоре, хотя и не уверен, что действительно должен.

– Ты, Никола, всегда видел, я вела себя больше как воин, чем как женщина, – сказала герцогиня, которая, однако, тоже сильно побледнела. – Говори.

– Не осмеливаюсь, синьора.

– Мое сердце останется безучастным.

– Не думаю, синьора, речь идет о вашем сыне.

– Энцо!.. Мой маленький Энцо!.. – пронзительно вскрикнула храбрая женщина, бросившись к греку.

– Я знаю, синьора, вашего сына похитили в Венеции, и теперь он находится на галере Али-паши.

– Мой сын!.. Мой сын!..

– А ты не мог перепутать, Никола? – спросил Мулей-эль-Кадель.

Герцогиня громко разрыдалась, бросившись на ложе.

– Нет, синьор, ребенок, которого привезли на флагманскую галеру, – точно ваш сын.

Дамасский Лев в отчаянии схватился за голову, потом завыл, как раненый зверь:

– Мой отец и Энцо!.. Хараджа разорвала мне сердце на куски!..

Он снял шлем и подошел к герцогине, продолжавшей горько плакать.

– Элеонора, – сказал он. – На нас обрушился страшный удар. Но когда-то нас называли Капитан Темпеста и Дамасский Лев. Те, кто носит такие имена, не должны плакать.

– Ты прав, Мулей, – отозвалась герцогиня, изо всех сил стараясь сдержать рыдания. – Но я еще и мать… Ах, проклятая!.. И твоего отца, и моего сына… И все это, чтобы отомстить… Что будем делать?