Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

– Убьем ее. Мы принимаем условия поединка.

Он повернулся к греку, у которого в глазах стояли слезы.

– Моему сыну угрожает какая-нибудь опасность?

– Никакой, синьор. У двери его каюты день и ночь дежурит стража, чтобы Хараджа не могла туда войти.

– Кто отдал такой приказ? – спросила герцогиня, немного успокоившись.

– Паша.

– Великий адмирал печется о безопасности моего сына? – с удивлением вскричал Мулей-эль-Кадель.

– Похоже на то. Может, он боится насилия со стороны этой хусифской тигрицы.

– Ты сможешь вернуться на флагманский корабль?

– Я старший на шканцах и могу подниматься на борт, когда захочу.

– И сможешь перемещаться по лагерю?

– Не волнуйтесь, меня там хорошо знают. Что я должен сделать? Скажите, и я сделаю все, даже если для этого надо будет рисковать жизнью. Я буду счастлив погибнуть за Дамасского Льва и Капитана Темпесту.

– Ты храбрый человек, – сказал дамаскин. – Сам Бог послал нам тебя.

– Только не бог турок, – ответил Никола. – Приказывайте, синьор.

Мулей-эль-Кадель бросил на жену вопросительный взгляд, и они сразу поняли друг друга.

– Возвращайся на флагманский корабль и приложи все силы, чтобы наш сын остался в безопасности. Посмотрим, как будут развиваться события. Как знать, может быть, нам и самим удастся выкрасть его у паши, несмотря на осаду и на стотысячный турецкий лагерь на берегу перед галерами. Мой преданный слуга-албанец отведет тебя к начальнику гарнизона, и тебе выпишут пропуск.

– Когда ты сможешь вернуться хотя бы с каким-то известием о нашем сыне, Никола? – спросила герцогиня, протянув ему руку.

– Сразу после поединка.

– А ты сможешь с ним повидаться и сказать ему, что его отец и мать здесь?

– Это невозможно, синьора: никто, кроме паши, не входит к нему в каюту. Если я попытаюсь, меня сразу повесят на рее.

– Твоей смерти я не хочу, – поспешно сказала герцогиня. – Ты нам нужен живым.

– Располагайте моей жизнью на ваше усмотрение, – сказал грек. – Я уже понял, между вами, вашим супругом и Хараджой с пашой борьба будет не на жизнь, а на смерть. Можете на меня рассчитывать.

– Ты угадал, – сказал Дамасский Лев. – Мы не вернемся в Италию, не освободив моего отца и нашего сына и не покарав эту хусифскую тигрицу. Будь проклят Магомет!..

Тут в ожидании приказаний появился Мико.

Приказания были кратки и точны. Во-первых, надо подписать пропуск у начальника гарнизона, чтобы грек мог входить в Кандию. Во-вторых, надо завтра опустить подъемные мосты, чтобы мог проехать турецкий герольд, что вполне вероятно, так как по обычаю вызов выкрикивают в течение трех дней.

– Ступай, Никола, и береги моего сына, – прерывающимся голосом сказала герцогиня.

– Можете на меня рассчитывать, синьора, – ответил грек. – Моя жизнь принадлежит вам и Дамасскому Льву.

Он поцеловал руку храброй женщине, крепко пожал руку доблестному дамаскину и ушел следом за албанцем.

– Они разбили наши сердца, мой бедный Мулей. Уж лучше бы ты женился на Харадже и не отрекался от Полумесяца, – сказала герцогиня.

– И это говоришь ты, Элеонора? – вскричал Дамасский Лев. – Да, они ранили нас в самое сердце, но мы умеем принимать вызов и умеем держать удар. Придет время – и я займусь судьбой отца, который томится в заточении не в Кандии, а на Кипре, но теперь нам надо собрать все силы, чтобы вызволить нашего Энцо. Как? Пока не знаю, но я убежден, моя Элеонора, мы победим.

– Победим Али-пашу?

– Разве тебе не известно, что Венеция, Испания, Австрия и римский папа готовятся нанести смертельный удар по мощной Турции? Когда? Этого я не знаю, но лига уже сформирована.

– Чтобы насмерть поразить твой народ?

Мулей-эль-Кадель выпрямился и поднес руку к сердцу.

– Женившись на тебе, я отрекся и от Магомета, и от всех турецких зверств, которые меня всегда отталкивали, – сказал он. – Я христианин.

– Да, но чего тебе стоило, однако, отречься от пророка!

– Не думай об этом, Элеонора. Я знаю своего отца, ему достанет терпения дождаться помощи от сына. Ты же знаешь, он не отрекся от меня, хотя я и стал христианином.

– Знаю, Мулей, – ответила герцогиня. – Должно быть, он такой же храбрый и благородный, как ты.

– Дамаск не забудет моего отца, такого паши никогда не было во всей турецкой империи. Так ты решилась?

– Сразиться с Хараджой? Ты еще спрашиваешь, Мулей?

– Лично я твердо решил поразить в самое сердце того мусульманского капитана, что ее повсюду сопровождает. Мы их обоих заставим пасть на глазах у доблестных венецианцев.

– Остерегайся предательства, Мулей.

– Оружие, которым я буду атаковать капитана, – не моя обычная сабля. Она ни в какое сравнение не идет с вашими прямыми, длинными клинками, которыми ты за четыре года обучила меня так хорошо владеть.

– Надеюсь, – ответила герцогиня.

– Ложись отдыхать, Элеонора. Я пойду к начальнику гарнизона, напомню, чтобы все было готово к завтрашнему дню.

– Смотри не попади под пулю.

– Ха!.. Мои соотечественники всегда были плохими стрелками.

Он поцеловал ее в лоб, спустился по лестнице, прошел сквозь казематы, где держали лошадей, и вышел из башни. На Кандию сыпался такой же свинцовый град, как некогда на Фамагусту. Он с грохотом бил по крышам домов, крыши не выдерживали и обрушивались, погребая под собой жителей, которым хотелось скорее умереть, чем жить: в городе свирепствовал голод. Венецианцы отстреливались не менее яростно, тоже поливая свинцом огромный турецкий лагерь и стараясь в первую очередь уничтожить мортиры, наносившие городу серьезный урон. Осажденные уже целый год не имели недостатка в боеприпасах и даже сами их производили: у них хватало и серы, и селитры, и угля. Массивные бастионы, спроектированные лучшими архитекторами Царицы Адриатики, выдерживали массированный огонь неприятеля, а вот город понемногу сдавал, уже больше половины домов лежало в руинах. От этих руин, покрывавших улицы, исходил ужасающий запах, поскольку под ними гибли целые семьи, а у горожан, измученных обстрелами турок, не было возможности ни разобрать развалины, ни похоронить погибших.

Кошки и собаки, как правило многочисленные в городах Греческого архипелага, достаточно быстро исчезли: их съели жители. И поэтому уничтожать трупы на улицах стало некому. Но на Кандию опускались огромные стаи неведомо откуда взявшихся птиц, похожих на индийских марабу. Они прилетали из Малой Азии, а может, из еще более далеких земель и без устали работали клювами, не обращая внимания на канонаду. Зачастую на улицах Кандии можно было увидеть человеческие скелеты, полностью лишенные мышц и нервов.

Держась за вторым поясом крепостной стены, который лучше защищал от осколков, Мулей-эль-Кадель отправился к начальнику гарнизона, чтобы обговорить с ним последние подробности поединка на тот случай, если герольд появится снова, а потом вернулся в башню вместе с Мико. Весь день и с той и с другой стороны вели неистовый огонь, от которого менее защищенные турки страдали гораздо больше венецианцев. Даже ночью стрельба не прекращалась, хоть и немного утихала. С первыми лучами зари все турецкие батареи, как по команде, умолкли, и спустя несколько минут к городу уже скакал вчерашний герольд с белым флагом на конце копья. Венецианцы тоже прекратили огонь: им было любопытно посмотреть, как турчанка бросит вызов христианке, а турецкий капитан вызовет капитана-христианина. Всадник на несколько минут задержался возле самого первого редута, который называли Альберони. Он располагался метрах в шестистах от Кандии, и турки уже брали его штурмом, но удержать не смогли, разбитые наголову венецианской артиллерией. Казалось, герольд внимательно изучил укрепление и потом поскакал по направлению к бастиону Маламокко, где на северном, сильно выдвинутом вперед контрфорсе уже собрались все венецианские командиры. Подъехав под самый бастион, герольд крикнул во второй раз: