Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Можайскому показалось сегодня мало одной страницы дневника, и он читал далее – до последней строки.

«Ни медицина, ни светское воспитание не истребили во мне потребности заглядывать по временам в святая святых. Меня это очень освежает – и что же? Много раз я искала тот уголок сердца Вильямса, в котором он должен бы запрятать свою обетованную землю, и не находила. В напрасных поисках Вильямс представляется мне сухим, хотя и очень умным представителем англосаксонской расы… и я каждый раз задаю себе вопрос: что же он в состоянии дать моему славянскому душевному складу? Ах, бывают моменты, когда он кажется инквизитором, палачом.

Вот и теперь он подает мне знак идти с ним… туда, к венцу… но я хотела бы попрощаться с некоторыми людьми – и не могу, он зовет… иду, иду!»

Был один из тех скучных вечеров, когда монотонное постукиванье зембуреков и ответный огонь из траншей наводили одно уныние. Казенный барометр отрядного немца показывал к буре. И действительно, после вечерней зари лагерь всполохнулся и зашумел. Прежде всего захлопали приподнятые верхи кибиток, а вскоре затрещали и веревки с приколками. Песок и кремни понеслись тучами. Теке не могли бы выбрать более удобного момента для нападения, поэтому редуты и траншеи, а еще более лагерь пришли в нервное состояние. Население его, не исключая маркитантов, кучеров и лазаретной прислуги, вооружилось чем могло. Даже Кузьма и Дорофей подбодрились драгунскими шашками. Одна сестра милосердия Стрякова ничего не видела и не слышала, кроме предсмертного по временам хрипа своих раненых.

Стемнело. Две-три сотни головорезов Ах-Берды могли бы произвести в эту пору чудовищный погром. Стрельба по ним из редутов и траншей была немыслима. Патрули трубили поминутно «слушайте все!», но рев ветра заглушал горнистов, и был момент, когда лагерь выпустил по своему же патрулю залп в пятьдесят огней. К счастью, какой-то догадливый – не то драгун, не то казак – ответил на залп трехэтажной бранью, ясно показавшей, что идут друзья, а вовсе не враги. Кажется, в этот вечер храбрейшие сердца обоих станов желали скорейшего восхода луны…

При первом налете тучи из песка и гравия, окутавшей лагерь непроницаемой пеленой, сардар приказал готовиться к вылазке. Но перед ним предстал Суфи, познавший своим возвышенным духом, что эту страшную бурю поднял не кто иной, как гений зла, бывший в услужении у гёз-канлы. Да и кто же другой, как не этот негодяй ифрит, исполнявший все дурные поручения самого Соломона, мог ниспровергнуть на землю такой обильный дождь каменного хряща? Не правильнее ли в таких случаях держать в руках вместо ножа книгу Писания?

Вылазку отложили. Ифрит, однако, не сделал бы того, что он сделал, не имея в том надобности. Его усилие застлать небо непроницаемой тьмой клонились, несомненно, к омрачению глаз правоверных. Правоверные это поняли и сделали все, чтобы не поддаться сну. Тогда ифрит понес посрамление. Русский сардар, догадываясь, что его слуга не превозмог людей Писания, не посмел броситься на крепостные стены.

Однако на другой день после этой бури по всей крепости разнеслась странная весть, будто русские сербазы уходят в землю.

– Они роют колодец и проваливаются туда совсем, с головой…

Сардар распорядился вызвать смельчаков, чтобы проверить это нелепое известие. За смельчаками не было остановки. В первую же ночь Мумын подполз к Великокняжескому укреплению и убедился лично в том, что русские уходят в землю. Тогда сардар призвал на совет все четверовластие.

– Неприятель проводит кариз, – высказался первым Хазрет-Кули-хан.

– Не думаете ли вы, что русские хотят торговать водой? – ядовито заметил Ораз-Мамет-хан. – В таком случае им будет большой убыток, потому что у нас есть своя вода.

В четверовластии уже шли раздоры.

– Такой несообразной вещи я не думаю, – отвечал Хазрет-Кули-хан, – но русские все-таки ведут кариз. Они начали свой дьявольский замысел у самой плотины, чтобы оттуда подвести воду к подошве наших стен.

Мысль эта на минуту ошеломила весь военный совет.

– Как вы полагаете, святой отец? – спросил сардар присутствовавшего в совете Суфи.

– Сатана не имеет власти над теми, которые веруют и полагают надежду на Аллаха, – отвечал уклончиво Суфи.

– Русские вовсе не так глупы, как это некоторые думают, не будучи сами достаточно прозорливыми, – высказался Эвез-Дурды-хан. – Привести к нам воду под стены – значит прибавить воды в наш котел, и больше ничего. Что нам помешает прокопать арык сквозь стену и выпустить лишнюю воду, если она будет. Не вернее ли думать, что враги прокладывают дорогу в крепость, чтобы войти в нее ночью и напасть на нас сонных?

– Сатана – обманщик для человека! – отвечал на это замечание Суфи. – Кто берет его себе в покровители, тот погибнет жестокой смертью.

Но и это возвещение не разрешило вопроса, для какой надобности русские уходят в землю. На совете еще раз обменялись догадками. Суфи прочел еще одну суру из Корана на тему о Сатане, а дело от того нисколько не подвинулось. Спор разгорался. Вожди Мерва сказали какую-то грубость.

– Скажи моим слугам, чтобы они говорили с кротостью, ибо Сатана может посеять между ними несогласие. Сатана – отъявленный враг человека! – высказался Суфи, от которого не ускользнула зарождавшаяся неприязнь мервцев к текинцам.

– Что скажет джанарал инглези? – спросил сардар, обращаясь к позванному на совет мистеру Холлидею.

– Русские ведут подкоп, – отвечал инглези. – Подойдя под стену, они подложат бочки с порохом, взорвут ее на воздух и таким образом проложат себе дорогу в крепость.

– Аллах акбар! – нашелся выговорить Суфи, всплеснув руками. – Бисмиллах иль Рахим!

Совет примолк. Инглези знал, что он говорил. От него потребовали объяснения о том, как помешать русским и обратить их дело на их же голову. Тогда он повел речь о контрминах, о слуховых колодцах и о пересечении минных путей.

– Главное – нужно слушать, – решил совет, – нужно слушать, куда роют эти свиньи.

– А чтобы им помешать, я назначаю на завтрашний день вылазку! – объявил сардар, любивший проявлять свою абсолютную власть. – Отец, скажи людям Писания, чтобы они весь день просили помощи у Аллаха.

Наступил памятный для обеих враждебных сторон день 4 января.

– Сегодня вылазка! – мог решить каждый охотник при взгляде из Охотничьей калы на эспланаду крепости.

– Милости просим, милости просим! – заговорили редуты, траншеи и лагерь. – На этот раз не проспим!

Действительно, приготовления к вылазке шли в среде защитников Голубого Холма с детской наивностью. На глазах дозора с вершин Охотничьего форта они устанавливали лестницы, запасались арканами для своих убитых и раненых и мешками, как нужно думать, для сбора трофеев в виде русских голов. Обо всех их сборах и приготовлениях немедленно передавалось в ставку командующего, откуда ординарцы разносили по батареям и траншеям приказание за приказанием.