Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Люди Писания не остались, разумеется, без дела. Перед закатом солнца певучие голоса их слышались на всех стенах.

– «Если вы умрете, сражаясь на пути Божием, терпение и милосердие ожидают вас, а это дороже богатств, которые вы собираете…» – раздавался на стене Бек строгий голос Суфи.

– «Не призывайте неверных к миру, когда вы очень сильны и когда с вами Бог, Он не лишит вас награды за ваши дела…» – раздавалось на стене Векиль воззвание Адиля.

– «Неверные положили ярость в сердца свои – ярость невежд. Бог определил вам победу, которая последует без замедления…» – слышался голос Керим-Берды-Ишана.

Русские дозорные ясно различали со стен Охотничьей башни необычные сборища внутри крепости, но ежедневные слухи о готовящихся вылазках надоели уже всем и каждому.

– Вылазка так вылазка, есть о чем говорить! – рассуждали в траншеях, где усиленные земляные работы притупляли аппетит ко всему, кроме отдыха.

Можайский ухитрился даже развернуть походный столик, чтобы разобраться в новом хитросплетении подрядчика, предлагавшего – единственно из патриотизма! – понизить цены на хлеб более чем на пятьдесят процентов.

«Принять его предложение значило бы наложить черное пятно на доброе имя всей экспедиции, – писал Можайский в ответ на заданный ему вопрос командующим отряда. – Купец правильно указывает, что в настоящее время пуд хлеба обходится с расходами на перевозку свыше пяти рублей, и, казалось бы, его предложение ставить по два рубля очень выгодно, но…»

Можайский не успел развенчать показной патриотизм, как водворившаяся в лагере тишина была прервана неведомо откуда сорвавшимся ураганом. Начался он одиночными ружейными выстрелами. Судя по короткому подавленному звуку, стреляли в какой-то теснине, не допускавшей звуковых перекатов. Пальба разгоралась буквально с каждым мгновением и шла crescendo. Вот зарокотала и артиллерия. Вскоре в сумраке ночи выделились редуты и форты, озарившиеся огненными снопами.

«Вылазка! – сообразил Можайский, стремившийся остановиться на чем-нибудь определенном. – И, увы, у нас ни одного ротного залпа! Что бы это значило? Неужели опять заминка?»

Северо-западная сторона осадных работ вся перемигивалась тысячами вспышек. Оттуда уже доносился гул победного клича. Но не русского «ура», а другого – дикого, с завыванием!..

В то же время и в тылу лагеря завязалась суматошная перестрелка. Здесь уже явственно слышалось боевое воззвание теке – «урр, урр!». Лагерю грозила серьезная опасность, если бы арьергард не был настороже.

Впоследствии выяснилось, что сын сардара кинулся сюда с своими неустрашимыми сотнями. И если бы заминка в траншеях продлилась еще несколько минут, то кто знает, чем окончилась бы в эту ночь осада Голубого Холма. Нашим редутам пришлось бы расстреливать лагерь, чтобы вытеснить оттуда батырей и джигитов Ах-Берды.

Бой длился в траншеях не более четверти часа. Вылазка была отбита, что и возвестили три оркестра все тем же маршем добровольцев. Впрочем, ему еще долго аккомпанировал огонь артиллерии.

Мимо Можайского потянулись со стороны траншей и редутов вереницы носилок с убитыми и тяжелоранеными.

– Одна рота закаспийцев пала до последнего человека, – сообщил ему отец Афанасий, побывавший в траншеях и правивший теперь на сборном пункте общую отходную. – Спасибо апшеронцам, они дали хороший отпор, а то, пожалуй, и всем бы нам переселиться туда, где нет болезней и воздыханий.

Площадка быстро покрылась убитыми. Санитары укладывали их чинно, рядком, лицом к небу.

«Как эти грядки напоминают богатую ниву, смятую стихийной силой, – размышлял Можайский, обходя сонм покойников. – Давно ли они грезили красотами жизни, и вот что осталось! Бессмысленная буря свалила их здесь, как снопы спутанной соломы… и положила конец всем их радостям и терзаниям».

Да, не будь апшеронцев, сорвавшемуся урагану не было бы препона. Они первыми овладели правильными залпами, а за ними уже артиллерия вышла из сумятицы и перестала бить по своим.

Командующий не дремал. По его знаку на помощь редутам и траншеям бросились самурцы, дагестанцы, ставропольцы, и не более как в десять минут удары урагана встретились уже с непоколебимой преградой. Дальнейшие усилия его были бесполезны. Теке дрогнули перед современным оружием и бросились к крепостному рву. Женщины их успели убрать всего несколько десятков трупов, взамен которых легли новые сотни правоверных.

Легли в эту ночь и в братской могиле русского отряда два офицера и пятьдесят два рядовых; кроме того, перешли на попечение отца Афанасия и Красного Креста до ста раненых. Осада потеряла еще одно горное орудие. Тем не менее теке не успели укрыться за крепостными стенами, как в траншеях уже слышалось приказание командующего:

– Все намеченные работы окончить к рассвету!

К полуночи бомбардировка притихла, и только дежурные части продолжали тешиться навесной стрельбой. Крепость замолкла и приуныла, она считала и свои немалые потери. Мешки с добытыми в вылазке головами гяуров не вызывали уже в защитниках Голубого Холма прежнего ликования.

К новому году траншеи потеряли более десяти процентов убитыми и ранеными. Тыл лагеря оставался без прикрытия, а линиям осады, растянувшимся на пять верст, недоставало сил для собственной охраны.

– Не всегда же неприятель…

Михаил Дмитриевич только в недавнее время возвел Теке в высокое звание неприятеля.

– Не всегда же неприятель, – говорил он начальнику штаба наутро после второй вылазки, – будет выставляться против пушечного жерла и ротного залпа. На его месте и с его головорезами я стер бы наш лагерь с лица земли. Ты меня понимаешь? Но об этом не следует говорить. Мне остается одно: сжать весь лагерь в кулак и подвинуть его к самой параллели.

– Но ведь у нас в лагере все полевые учреждения: казначейство, почта, телеграф, контроль…

– Что ты хочешь этим сказать?

– В военной истории…

– В военной истории не было примера, чтобы главнокомандующий выдвигал свою кассу под выстрелы неприятеля? Да, но что же делать! Мне легче уберечь ее под выстрелами, нежели в тылу осады. Распорядись…

Громоздкое передвижение лагеря вплотную к первой параллели совершилось под боевым огнем обоих южных фасадов крепостной стены. Гражданским учреждениям пришлось устраиваться на новом месте при обстановке, представлявшей больше опасности, нежели в траншеях. Несмотря на это, многие гражданские сердца бравировали, ставя свои кибитки без окопки и земляных валиков. Один Можайский поступил с нарочитой откровенностью, распорядившись обезопасить хотя несколько свою кибитку от продольных выстрелов. Тут же, на одной с ним площадке, расположились Красный Крест, казначейство, госпиталь, почтамт и все, кого не призывала служба в траншеи.