Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Суфи между тем продолжал.

– Сражайтесь на пути Божием против нападающих на вас, убивайте их везде, где встретите, и гоните их, откуда они вас выгоняли…

К присяге явились и женщины, заявив, что они намерены идти рядом с мужьями и братьями истреблять неверных. Здесь Суфи, недолюбливавший по преклонности своих лет женский пол, поставил схоластический вопрос: достойны ли женщины идти на войну рядом с мужчинами? Пророк указал, что женщины сотворены для мужчин, что они существа несовершенные, что их хитрости велики и, наконец, что они могут быть биты; вопрос же об участии женщин в войне так и оставил открытым. Однако ханум провозгласила, что она пойдет на вылазку, хотя бы это и не нравилось пророку…

Присягу приняли четыре тысячи человек – число, назначенное сардаром на ночную вылазку. Сам он принял над ними главное начальство, а четверовластие решило стать у ворот и рубить головы трусам, если они окажутся в Теке. На кладбище после принятия присяги шло беспрерывное чтение Корана.

– Верующие! – провозглашал Суфи слова пророка, упрекавшего своих последователей за слабое участие в битве с его врагами. – Что было с вами в то время, когда сказали вам: идите сражаться на пути Божием? Вы сделались неповоротливыми и как бы привязанными к земле. Вы забыли, что здешние утехи так ничтожны в сравнении с будущей жизнью…

– Если вы не пойдете в сражение, то Бог накажет вас жестоким наказанием, – предупреждал на другом конце кладбища Адиль. – Он заместит вас другим народом.

– Тяжелые или легкие, идите и сражайтесь на пути Божием! Те же, которые говорят: «Уволь нас от войны», – будут поглощены геенной! – угрожал Керим-Берды-Ишан.

Все теке перебывали у мечети. Одни спускались со стен с дымящимися еще мультуками, а другие, прослушав ту или другую суру, вновь всходили на стены и посылали оттуда в неприятельский лагерь куски нарубленного свинца.

День 28 декабря прошел мирно. По крепости выпустили не более двухсот дежурных гранат. Ночь ожидали спокойную, поэтому капитан Яблочков с саперными офицерами Черняком и Сандецким вышли засветло трассировать новую параллель. Шашки и револьверы они оставили в траншеях, а следовавшие за ними саперы шли с одними приколками и мерной веревкой.

К семи часам южная ночь вступила в свои права. Темень ее не позволяла траншейным различать пространство между параллелями и стеной, между тем со стен легко было наблюдать за всем оборотом лагерной жизни. Огни неверных совершенно беззаботно освещали и шатры, и земляные ходы. Секретов они не заложили, патрулей не выслали.

«Тамбовская губерния!» – сказал бы при виде этого благодушия покойный майор Булыгин.

Из крепости можно было выйти темной ночью несколькими путями совершенно безопасно: через северные траверсы и чрез скрытые проломы, плотно замаскированные глиняными глыбами. Опасен был только спуск со стены, но его избирали наиболее ловкие охотники, цепко лепившиеся по выступам и расселинам. Ров вокруг крепости служил хорошим прикрытием для сбора людской толпы.

Неунывающие россияне проводили этот памятный вечер с непоколебимым доверием к своему благополучию. Апшеронцы в ожидании смены разбирались в сумках и котелках. Мортирная дремала, Начальник артиллерии правого фланга вышел на прогулку поразмяться между крепостью и батареей. Начальники флангов и отдельных частей находились в шатре командующего на совещании.

В лагере, отстоявшем от первой параллели всего на четыреста саженей, также царило душевное равновесие. Здесь посмеивались над отрядным немцем, который при усилении перестрелки жаловался на флюс, а при ослаблении напевал «La donna e mobile». Там встретившиеся земляки вспоминали про реку Псел. В кибитке воинственного казначея спорили о красоте голой истины, выходившей где-то напоказ миру из театрального колодца. Вообще в последние дни не было сколько-нибудь интересных убитых и раненых, поэтому дежурная стрельба не производила никакого впечатления.

Между тем плотно организовавшаяся в крепостном рву вылазка двигалась уже грозными потоками по направлению к траншеям. Так могуче и бесшумно катится только лава по горной покатости. Ничто не бренчало, ножи и клынчи были в зубах. Ползли босые, более решительные сбросили с себя всю одежду и вымазались жиром, чтобы удобнее было скользить в рукопашной схватке.

Не успели инженеры, трассировавшие новую линию, вскрикнуть «текинцы!», как «ло ил лохе илаллах!» потрясло воздух громовым раскатом.

Иногда рушатся с горных высот в долины осыпи раздробившихся каменных массивов. Оторвавшись от почвы, мириады осколков мчатся вниз с необыкновенной силой. Догоняя друг друга, они подпрыгивают, перескакивают, и горе всему живому, ставшему на их пути. Горе было беспечным в тот миг апшеронцам, когда на их головы опустились тысячи лезвий. Теке прилегли за насыпями и принялись работать ножами и клынчами из всех своих могучих сил.

В несколько минут, если не мгновений, траншейные теснины наполнились убитыми и ранеными. Из них образовался помост, по которому одолевшая сила ринулась к следующей траншее. Вскоре в ее власти очутилась мортирная батарея. Грозные клики и завывания разлились неудержимой волной. Завывали и женщины, явившиеся сюда со своими мужьями и братьями за сбором трофеев. Концерт вышел потрясающий!..

В первые моменты бешеного натиска траншеи впали в своего рода затмение, но паника не успела овладеть ими, как нашелся ротный, спокойно отчеканивший грозную команду:

– Рота, пли!

Раздался сухой дружный треск.

– Рота, пли!

Треск раздался еще дружнее, новая команда – и вихрь дикой свирепости быстро смирился. Людской поток встретил преграду. Завывание замолкло. Роты окрепли, и дальнейшая инициатива боя оставила теке. Они дрогнули и бросилось обратно нестройным уже полчищем к траверсам и проломам в стенах. Дежурившее в воротах четверовластие забыло при этом о своем обещании рубить головы трусам. Впрочем, где же трусы? Бежавшие несли с собой весть о победе.

Однако следом за ними грянули тысячи выстрелов. Взревели батареи, траншеи же и редуты опоясались линиями беспрерывного огня. К небу поминутно взлетали раскаленные дуги, и, наконец, все оркестры играли марш добровольцев…

Вылазка была отбита, но командующему не с чем было поздравить свой отряд. На месте апшеронского знамени лежали трупы знаменщика Захарова, командира батальона князя Магалова и двух субалтернов. Четырнадцатой роты не существовало! Она образовала груду тел, рассеченных страшными ударами. Счастливым обладателем знамени сделался батырь Бегенджи, передавший его в руки сардара.

Не удалось и начальнику артиллерии правого фланга поразмяться возле своих батарей. Он пал первым под ударами теке. В спутники с собой в дальний мир он взял нескольких офицеров и врача Троицкого. В руках нападавших побывала вся мортирная батарея, но, не зная ей цены, они разметали ее, как негодные горшки, в которых пекут чуреки. Напротив, горное орудие – без замка – они унесли в крепость с большим почетом.