Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Шли ширванцы.

– Нас провожали почетно и учтиво, – рассказывали они, благополучно достигнув Самурского. – Петрусевич же выдерживает, кажется, жаркое дело. Он послан с рекогносцировочным отрядом в дальние сады, откуда была слышна в лагере оживленная перестрелка.

– Окопались? – спрашивали самурцы.

– В полпояса готовы.

– Как велика ваша убыль?

– Пустячная. Тыкма-сардар только для виду защищал Янги-Калу, а все силы держит у себя на стенах Голубого Холма.

Переночевав в Самурском и усилившись апшеронцами, колонна повела на другой день обратно транспорт из тысячи верблюдов с продовольствием и массой разных тяжестей, в том числе и с запасом динамита и пироксилина. При ней шла осадная батарея. Очевидно, командующий, несмотря на свою относительную молодость и нервность натуры, вовсе не был расположен броситься на стены с завязанными глазами.

Вечером в Самурское пришла кавалерия покормиться, так как впереди не было фуража для лошадей.

– Сегодня текинцы дрались молодцами, – сообщали полтавцы, – даже Михаил Дмитриевич ходил на выручку. В садах скрыты большие запасы соломы и хлеба. Обеим сторонам жалко поджечь их, а добром нам не разделиться.

– Есть пленные? – спрашивали самурцы.

– Теке не сдаются в плен, да и мы от них отказываемся, командующий запретил. Одного изловили для языка, да он помешался от страха и на все наши расспросы у него один ответ: «Коп!» («Много!») «Есть ли инглези в Геок-Тепе?» – «Коп». – «Есть ли пушки?» – «Коп».

– А как, по-вашему, есть в крепости англичане?

– Должны бы быть и притом из инженеров, иначе трудно объяснить, откуда текинцы научились выводить траншеи с таким умением, с каким они соорудили редутную подкову! Вот насчет орудий и снарядов англичане отделались, вероятно, одними обещаниями, так как орудийная стрельба из крепости очень комична. До сих пор они выхватили у нас ядрами только спину у лошади, да горб у верблюда! А мы ведь роемся всего в шестистах саженях от стены, на таком расстоянии даже плохенькая артиллерия сделала бы из нашего отряда одно крошево!

Недостаток артиллерии не помешал, однако, защитникам Голубого Холма выказать на первых же порах дух солидной предприимчивости. Как предвидели полтавцы, так и случилось: сады ханум обошлись дорого русскому отряду.

В Самурском можно было догадываться 23 декабря, что в окрестностях Голубого Холма происходит нечто необыкновенное. Там не жалели артиллерийского огня, а между тем о решительном деле не было пока и помыслов. Солнце не показывалось. Гелиограф бездействовал, и только к вечеру уже по нескольким зеркальным зайчикам, взыгравшим на стенах Янги-Калы, прочли в Самурском нерадостную весть: «Генерал Петрусевич убит, общая потеря… семьдесят… завтра…».

Что случится завтра, солнце не дало договорить. Но и сообщенного было достаточно, чтобы признаться в крупной неудаче. Потеря Петрусевича не могла не повергнуть командующего в тяжелое раздумье.

Убедившись, что неприятель выбрал окончательную для себя позицию, сардар принял и со своей стороны стратегические меры. Прежде всего он запрятал боевые запасы в подошву стены, куда не достигали настилочно падавшие снаряды, а вдоль стены приказал устроить подземелья, где семейства всего гарнизона могли считать себя в некоторой безопасности. Часть кибиток насыпали песком. За ними можно было найти для еды и отдыха относительное спокойствие. Такими же песчаными кибитками оградили и лабораторию, в которой выделывали – по нужде, с большими ухищрениями – патроны к берданкам.

Сардар поставил свой шатер на совершенно открытой вершине холма, что произвело на защитников его хорошее впечатление. Суфи и, следуя его примеру, Адиль расположились также под открытым небом посреди быстро расширявшегося кладбища.

Улькан-хатун предложила женщине инглези одно из подземных убежищ, но встретила отказ под предлогом, что там невозможно заниматься лечением. Отказ этот привел ханум в восхищение. Вскоре известность женщины-врача среди матерей возросла необыкновенно. В амбулатории ее начали появляться и дети с огнестрельными ранами.

Большую часть времени сардар проводил на стене Бек, обращенной острым углом к неприятельскому фронту. Отсюда ему легко было наблюдать за всеми движениями врага. И только в глухую пору ночи, когда непроглядная темнота делала уже внезапный штурм невозможным, он удалялся на холм, чтобы предаться там до утра скорее глубоким размышлением, нежели тревожному отдыху.

Перед рассветом, в ночь на 23 декабря со стены Векиль прискакал сам Ах-Берды, который никогда не тревожил отца без надобности.

– Мумын лежал этой ночью в засаде у плотины и видел, как русский отряд в пятьсот коней выступил по направлению к садам, – сообщал он отцу. – Смотри на восток. Не видишь ли, как они крадутся? Они пробираются на север, чтобы броситься внезапно к нашим проходам.

– Аллах не выдаст. Тебе поручаю команду над проходом между стенами Векиль и Сычмаз, а Куль-Батырь выйдет в сады. Пусть он явится ко мне.

Сардар располагал своего рода гвардией из джигитов, приобретших испытанную в аломанах известность. Она была снабжена берданками и находилась под командой Куль-Батыря, наводившего одним своим именем страх на персидских ильхани.

Высылая гвардию в сады, сардар дал Куль-Батырю совет посыпать дорожки самана до ворот самой башни.

– Гяуры пойдут на эту приманку, как неопытные воробьи, – заключил он свой приказ с улыбкой человека, понимающего толк в военных хитростях.

Выбравшись из крепости через северные траверсы, Куль-Батырь повел джигитов в карьер и задолго еще до прихода русского отряда залег в башне и за стенами курганчи.

Туман окутывал в это утро всю окрестность Голубого Холма. Трудно было пробираться сквозь его пелену и притом по неизвестной и пересеченной оврагами и ручьями местности. Колонна шла на ощупь. Петрусевич не допускал и мысли, чтобы за этими глинобитными задворками могла скрываться грозная засада. Всюду было тихо, как в его ученом кабинете.

– Ваше превосходительство, – решился наконец заявить ему князь Эристов, – нужно бы осветить местность, так как впереди представляются все удобства для засады.

– Вы, князь, знаете Дагестан и Кабарду, а мне позвольте знать Туркмению и нравы теке, – отвечал с неудовольствием генерал, привыкший жить только одним своим умом.

Князю оставалось попробовать на всякий случай, исправно ли вынимается его шашка из ножен.

– Не кажется ли вам наша рекогносцировка приятной прогулкой по Тамбовской губернии? – спросил поравнявшийся с ним майор Булыгин.

– Боюсь, чтобы она не окончилась чем-нибудь печальным, – отвечал шепотом князь. – По-моему, с учеными генералами хуже иметь дело, чем с малыми детьми. Впрочем, я человек старой кавказской школы… Если ученый генерал написал сочинение о Туркмении, то он думает, что каждый, не писавший сочинения о Туркмении, дурак и тупица. Теперь он ведет нас по дороге, усеянной соломой, в надежде, разумеется, найти текинский интендантский склад, а того и не подозревает, что это обычная военная хитрость азиатов.