Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Ахал-Теке предприняло для самозащиты все, что было в его власти, оставалось ожидать прибытия подкреплений из Мерв-Теке. Правда, мервцы давно уже утратили воинственный дух, но Отамыш такой же брат Тохтамышу, как палец пальцу на одной руке. Разумеется, люди из Ирана и при встрече с мервцами бросали оружие и спрашивали у них же веревок, чтобы вязать друг друга, но доказательство ли это истинной храбрости? Во всяком случае, мервцы дали клятву помочь братьям, понимая, что если русский сербаз ступит ногой в Ахала, то Мерву также нужно будет пасть на колени.

Был день, когда с вершины холма увидели наконец поднимавшееся с юго-востока необъятное облако пыли. Оттуда много тысяч коней несли на своих хребтах каждый по два всадника и по два надежных клынча. Шли оттуда не одни бедняки, но и люди с весом и значением, что было видно по богатым попонам и наборным из бирюзы уздечкам.

Много повлиял на решение мервцев выступить на помощь Ахала слух о том, что инглези посылают афганцев броситься на Самарканд, а из Индии явятся ученые слоны, которые будут разбрасывать головы русских сербазов, как детские мячики. Слух шел из Герата, а там знают, что инглези в борьбе с русскими готовы принять сторону хотя бы самого шайтана.

Свидание отамышцев с тохтамышцами произошло у стен Геок-Тепе. Нарядившись в парадные халаты все Ахала выехало навстречу гостям из Мерва. Они побратались, как велит старый мусульманский обычай, – прикосновением сердца к сердцу и пожатием правой рукой левой. В то же время у ворот крепости джигиты Ахала встали с коней и, передав их конюшим, направились в ворота пешими.

– Мы держим своих лошадей за крепостью, там есть подножный корм и запасы соломы, – объяснил сардар командовавшему мервцами Коджар-Топас-хану. – В крепости у нас недостает ни места, ни запасов.

– Не знаю, что скажут наши люди, они не расстанутся с конями, – ответил Коджар-Топас-хан. – Мы думали, что наши друзья не пожалеют для нас воды и хлеба.

– Людям у нас всего довольно. Мы зарезали сегодня в честь вашего прибытия пятьсот баранов.

– Вы хорошо поступили, но мы все-таки не согласны расстаться с конями. Позвольте нам войти в крепость верхом, как людям, которые не собираются протягивать чашку за милостыней.

– Верхом нельзя! – воскликнул сардар. – Разве вам не известно, что во время стрельбы от лошадей бывает большой беспорядок?

– Ваши посланные нам этого не говорили.

– О простых вещах зачем говорить?

– Скрытая яма не простая вещь.

– У нас нет скрытых ям, мы теке из Ахала, а не из Мерва…

Произошло смятение. Все Ахала выстроилось у проходов с твердым намерением не пропускать лошадей в крепость. В свою очередь и мервцы решили не сходить с коней и заодно уже объявили, что они намерены подчиняться только своему сардару и никому больше. Ссора росла быстро. Из башни со стороны Ахала, пробегая между рядами джигитов, командовали сколько было сил:

– Стройся, справа по одному!

Команда эта действовала на мервцев устрашительно, и все-таки сойти с коней значило бы признать власть Тыкма-сардара и тем уронить свое достоинство. В воздухе засверкали клынчи. Нашелся нетерпеливый человек, выпустивший обидное слово «собаки!». Расстояние между братьями сузилось, у мультуков задымились фитили.

В это время в воротах крепости показалась Улькан-хатун. Она вела за собою Суфи, Адиля и других людей Писания. За нею следовали рабы персияне, сгибавшиеся под тяжестью наполненных золотом красных кожаных сундучков.

– Ханум, ханум! – раздалось в рядах Ахала. – Как вы посоветуете?

Теке говорят: «Когда ты взялся за рукоять шашки, то зачем тебе другая причина?» На этот раз, однако, дело шло о счастье всей страны, а не об аломане, где самый мудрый совет не стоит доброго удара клынча.

– Правоверные, послушайте, что скажет вам ишан, бывший три раза в Мекке, благочестивейший из мусульман, потомок пророка! – воззвала Улькан-хатун. – Один взгляд его должен осветить ваш помутившийся разум. Послушайте, что скажет вам и старая ханум. Нельзя вашим лошадям быть в крепости, когда тысячи мультуков будут греметь на ее стенах. Вы говорите, что лошади хотят есть. Я верю, но на спинах моих рабов вы видите не одну тысячу туманов.

Нужно было посмотреть в эту минуту на Софи-хана! Он своими руками прятал эти сундуки в башне кариза, а теперь они здесь, в руках этой неблагоразумной женщины!

– Пусть они будут подарком Ахала Мерву. Если ваши лошади немножко похудеют – не беда, у кого есть достаточно золота, тому смешно плакаться о недостатке жира.

– Аллах акбар! Аллах! – восклицал Суфи, обращаясь то к одной, то к другой стороне. – Валлах! Бисмиллах! Рахим!

Со своей стороны, и Адиль распорядился, чтобы люди Писания пошли с Коранами в руках между ополчившимися сторонами. Сам же он, шествуя со взведенными очами к небу, внушительно произносил суру о святости договоров:

– «Если вы и с язычниками заключите мир, то не нарушайте его, если только они не подали против вас помощи и сами соблюли все обещанные условия…»

Вся эта сцена так благотворно подействовала на людей из Мерва, что они сошли с коней и еще раз побратались, прикоснувшись сердцем Тохтамыша к сердцу Отамыша.

В эту ночь все пятьсот зарезанных баранов, приправленных луком и рисом, послужили на пользу человека. Клики братства могли бы достигнуть ушей русского сардара, но он был уже в это время поглощен мыслию о завтрашнем нападении на Голубой Холм.

И вот наступило 20 декабря 1880 года. При рассвете сырая мгла сползла с вершин Копетдага и окутала туманным облаком все Самурское. Пронизывало до костей. Штаб-офицеры облеклись с совершенной откровенностью в шведские куртки, но обер-офицеры долго крепились; наконец и они тайком, без огласки спрятались в шерстяные фуфайки.

Впрочем, день выступления из Самурского начался обычными проблесками общественной лагерной жизни. Дорофей отправился, по обычаю, доить госпитальную корову; ротный петух занялся приветствием родным апшеронцам. Заблеяли овцы, предназначенные для сегодняшнего пропитания, загорланили духанщики над шашлыком, и запылали костры, причем пламя их осветило всех и вся зловещими бликами.

В четвертом часу утра горнисты дали первую повестку, за которою мгновенно пробудилась вся военно-походная обстановка. Самурское наполнилось прежде всего приказами и приказаниями. Следом за ними развернулась и вся картина выступления в поход боевого отряда с грохотом орудий, ржанием коней, торопливою запряжкой обоза и скорым маршем людей, доканчивавших свой туалет на ходу к сборным пунктам.

Наконец, к общей радости, ветер потянул с севера, и на ребрах горного кряжа не осталось ни одной тучки. Вместе с тем рассеялась и молочная пелена, покрывавшая долину, так что легко было разглядеть все контуры Голубого Холма.