Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

– Трусость-то их пока не доказана, – размышлял Можайский, – а сдачу их без боя одобряю.

– Статские мысли и притом, не сердись, дядя, без должной политической оценки. Даже поручикам теперь известно, что Россия должна нанести текинцам такой удар, от которого бы они никогда не оправились.

– Я поддерживаю мысли поручиков, хотя бы вы, Борис Сергеевич, отказали мне в стакане чая с коньяком, – подхватил вошедший в кибитку воинственный казначей. – Исторический рок требует разбить этих гордых бродяг вдребезги, да так, чтобы вся Азия содрогнулась от одного океана до другого. Здесь маниловщина – преступление. Здесь только та власть в почете, перед которой подвластные лежат в прахе и целуют следы ваших ног…

– А вы тоже слышали, что Теке просит пощады? – спросил Можайский, которому порядочно надоели уже доказательства в пользу беспощадного погрома.

– Могу вам сообщить, но только под величайшим секретом, что Тыкма – впрочем, только лично от себя – готов явиться с повинной и в обеспечение покорности предлагает своего сына в заложники. За ним надумается впоследствии и четверовластие, но Михаил Дмитриевич… делает все, чтобы отвергнуть его покорность.

– А вот сейчас узнаем, – сообразил Узелков, – если рекогносцировка на сегодняшний день отменена, значит, прощай мой темляк за храбрость.

Пока он ходил справляться насчет рекогносцировки, воинственный казначей продолжал доказывать Можайскому, что в целях высшей политики на стенах Геок-Тепе необходимо прибить такую же памятную доску, какую можно видеть в так называемом Тамерлановом ущелье: «Здесь Абдулла-хан, вместилище халифата, тень Всевышнего и обладатель счастливого сочетания звезд, победил Баба-хана и убил у него столько людей, что реки бурлили их кровью».

– Какой вы кровожадный, – заметил Можайский, продолжая спокойно разбираться в актах об интендантских пелеринках и об умышленном рождении червей. – И на что вам столько вражеской крови?

– Того требует исторический рок.

– Рекогносцировка не отменена! – объявил Узелков, тщательно закрывая полог кибитки. – Ответ, – продолжал он таинственно, – послали не совсем обычным путем: в цепи оказались два трупа текинцев, убитых ночью секретами, одному из них вложили в руки письменный ответ и отнесли его за пределы наших выстрелов. Теперь до свидания! – закончил Узелков. – Сегодня у нас парадная рекогносцировка с тремя генералами, и мы возвратимся не ранее позднего вечера. Михаил Дмитриевич прочтет под выстрелами диспозицию предстоящего обложения крепости.

Назначенная на этот день рекогносцировка представляла действительно крупный интерес. В отряде появились люди, вовсе не отмеченные перстом воинственного Марса. В числе их обнаружился и железнодорожник, потерявший надежду построить вовремя железную дорогу, и всякого рода предприимчивые птенцы. Птенцам казалось, что стоит дунуть на Геок-Тепе, как его стены распадутся на части, а взамен их вырастет рог изобилия, наполненный чинами и крестами.

Прежними рекогносцировками были выяснены все топографические условия местности, прилегавшей к Голубому Холму. Только часть, обращенная к пескам, где, по слухам, находились сады Улькан-хатун, оставалась необследованной. В нынешнюю, последнюю рекогносцировку командующий намеревался посвятить своих главных помощников во все подробности решительного подступа к крепости.

Колонна вышла налегке.

Одиночные всадники, не оставлявшие Самурское укрепление ни на одну минуту без своего надзора, помчались в крепость с вестью о наступлении русского сардара.

Но он уже много раз подходил к Голубому Холму и столько же раз обращался обратно. Разумеется, шайтан научает его теперь разным хитростям, однако ясно, что когда он перестанет обманывать, то возьмет с собою все пушки; теперь же он взял их с собою по-прежнему всего несколько штук.

Первую часть пути колонна прошла без выстрела, потом явилось обычное кольцо из нескольких тысяч всадников, сомкнувшихся в неразрывную цепь. Долгое время колонна и окружавшее ее кольцо двигались молча, медленно, без выстрела. Но как только кольцо попробовало сузиться и двинуться на рысях, батарея вынеслась вперед и прыснула картечью по предгорью и по песчаным барханам. Кольцо исчезло, рассыпалось…

Неприятель был наготове. Крепостные стены, унизанные плотной массой защитников, выглядели весьма солидно. Подступ к ним шел через Янга-Кала, где засели решительные люди. Свое присутствие там они обнаружили дружным залпом по приблизившейся колонне.

Не обращая никакого внимания на этот предмет, командующий остановил колонну у самых крепостных стен. Здесь на возвышенной и открытой со всех сторон площадке он потребовал начальников частей, которым и предложил выслушать диспозицию предстоявшего наступления. Диспозицию он принялся излагать пунктуальнее всякого историка. В его голосе не чувствовалось ни малейшей шероховатости, точно он читал гостям, собравшимся в его рязанской деревне, любимые стихи Хомякова.

– Отряд выступит по пройденному нами пути двумя штурмовыми колоннами. Правофланговая будет состоять под начальством полковника Куропаткина, а левофланговая под начальством полковника Козелкова. Путь первой колонны – несколько кружной, по предгорью… Первый огонь обрушится на полковника Куропаткина. На его пути будут канавы, стены и загородки, но артиллерия проложит ему дорогу… Пока первая колонна будет очищать себе путь, вторая пройдет севернее ее. Я буду находиться с главными силами при левофланговой колонне.

Неподалеку пронесся шипящий свист.

– Упорного боя ожидать нельзя. Из прежних рекогносцировок я убедился, что неприятель, не задерживая нас в Янги-Кале, бросится всей массой в Геок-Тепе. Тогда, граф Беркутов, вы будете наготове перерезать ему отступление…

– Носилки! – послышалось из строя.

– Я рассчитываю, что потери наши будут невелики, а на занятие Янги-Калы я могу дать не более получаса времени. Тотчас же нужно подправить стены и поставить в исходящих углах по митральезе…

Все положения диспозиции были уже втолкованы, разъяснены, между тем колонна продолжала оставаться под выстрелами неприятеля. Командующий тешился. Как бы приспосабливая ухо молодых солдат к истинно боевым звукам, он обводил биноклем горизонт, усеянный всадниками, и гребни стен. Наконец колонна повернула обратно в Самурское. Здесь вновь появилось кольцо неприятельских всадников, и артиллерийскому деду пришлось выпустить несколько вееров картечи.

– Я ранен! – вскрикнул железнодорожник, выпуская поводья из рук. – Поддержите… падаю… друзья…

– Носилки, носилки!

Произошла суматоха, но она продолжалась недолго. Рана оказалась неопасной, поэтому командующий, не поздравляя раненого со знаком военной доблести, приказал выдвинуть музыкантов и грянуть марш добровольцев.