Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

К шести часам весь отряд построился в походный порядок. Отец Афанасий, с обычной своей скромностью отправил молебен, а командующий поздравил отряд с предстоящим боем. Началось методическое выступление части за частью, как было установлено диспозицией.

Можайский ждал более декоративной обстановки. Возвращаясь после молебна к себе в кибитку за биноклем, он услышал за спиной вопрос Михаила Дмитриевича:

– Статская душа, как вы чувствуете себя на военном положении?

– Если сказать правду…

– Зайдем ко мне! Заходи и ты, Николай Иванович, – обратился командующий к начальнику штаба. – Мне хочется услышать статскую правду насчет истребления человечества. Колонна Козелкова выступит через час, поэтому у нас достаточно времени для стакана чаю.

Дальнейшее объяснение произошло уже в кибитке.

– Я не ощущаю ни умиления, ни душевного подъема, – признался Можайский, – тем более что ваше поздравление с наступающим боем несколько подморожено.

– Вы правы. Сегодня я проглотил десять гран хины, а такой прием всегда парализует во мне хорошее расположение духа. Притом же я был пешком, а пеший командующий теряет половину своего декоративного величия. Не хотите ли вы, впрочем, полюбоваться картиной штурма?

– Сегодня?

– О нет! Сегодня я не готов к штурму, даже полагаю, что нам не миновать продолжительной осады. Переберитесь ко мне в лагерь, в траншею… и, право же, вы увидите нечто грандиозное. По рукам?

Можайский охотно принял предложение Михаила Дмитриевича.

– До свидания… под огнем неприятеля.

– До свидания, до свидания!

Расстались. Колонна Козелкова была уже на ходу.

Для лучшего наблюдения за панорамой боевого движения Можайский выбрал холмик, командовавший окрестностью на дальнее расстояние. При помощи бинокля отсюда можно было видеть стены крепости и всю ту тревогу, которую следовало ожидать в среде неприятельского стана.

Отряд состоял из трех колонн. Туркестанцы пошли вдоль горного хребта, а кавказцы левой стороной; при них был и штаб командующего. Затем потянулись тяжелые приспособления войны – лазареты, артиллерийский парк, фургоны и одноколки для раненых, кухни и команда денщиков.

Теке бодрствовало. Сигналы горнистов в неурочное время давно уже привлекли к себе внимание объездов, стороживших по ночам каждое движение в Самурском. Много произошло за это время фальшивых тревог, но теперь не оставалось сомнения в том, что русский сардар выступил против Голубого Холма со всеми пушками и со всеми своими хитростями.

Голубой Холм опоясался дымкой условленных пушечных сигналов, тысячи всадников мгновенно выросли в степи и бросились навстречу подступавшему врагу.

Следом за левой колонной из Самурского выступил командующий с небольшой свитой, направившийся к холму, на котором находился Можайский. В течение часа он успел преобразиться в статного и бодрого красавца, причем не без расчета на эффект нарядился в белый отороченный мехом полушубок.

– Что за прелесть эти туркестанцы! – заметил он, взбираясь на холмик быстрым аллюром и наводя бинокль на правую колонну. – Правда, они моя слабость… А там что за медвежата? Да, красноводцы! Ох, чувствую, что придется мне посадить их в целях хорошего воспитания в первую траншею… А все-таки, – обратился он к начальнику штаба, – не оправдались наши академические расчеты. Мы проектировали привести сюда до десяти тысяч человек, а привели?

– Три тысячи триста штыков, тысячу сабель, восемьдесят орудий, в том числе восемнадцать мортир, пятнадцать миллионов патронов…

– Где же остальные наши тысячи?

– Разбросались по этапам и лазаретам.

– И всегда-то мы ошибаемся в этих расчетах и терпим от того неудачи. Сначала скупимся на людей, а потом раскошеливаемся, да поздно. Немцы поступают наоборот. Досадно, на себя досадно!

– А правда ли, что у неприятеля всего одно орудие? – спросил Можайский.

– А уж об этом говорят?

В тоне Михаила Дмитриевича послышалась недовольная нотка.

– Говорят ли, однако, при этом, что у меня всего пять тысяч рядовых, тогда как там на каждого красноводца по десяти батырей?

В это время в стороне правой колонны послышались первые артиллерийские выстрелы.

– Пора! Верещагин! Где теперь ваш брат, Василий Васильевич? В Париже? Жаль. Такого красивого движения к неприятельской крепости он никогда не увидит. До свидания, Борис Сергеевич, до свидания под стенами Геок-Тепе.

Продиктованная в одной из рекогносцировок диспозиция движения к Голубому Холму была выполнена во всех деталях. Тыкма-сардар не ошибся: русский отряд быстро разметал плотное кольцо всадников и понесся на их плечах к стенам Голубого Холма. Здесь, у самой подошвы стен, произошла схватка врукопашную, очистившая свободный путь к разделу реки Сакиз-Яб. Жестокая ружейная пальба с южного фаса крепостных стен нисколько не помешала нападавшим приняться за окапывание своего временного лагеря. Убитых было немного.

Можайский возвратился в Самурское.

Здесь уже пробовали переговариваться с Янги-Кала посредством гелиографа, но солнце капризничало и досадливо прерывало слова и фразы. Из многих проб получилось наконец кое-что целое: «Потери наши невелики. Ночью готовится на вас нападение, примите меры».

По выходе отрядов Самурское выглядело наскоро брошенным становищем. Пришлось немедленно скучить весь его гарнизон в одно плотное ядро, так как пятисот оставленных в нем штыков недостало бы на охрану одних интендантских складов.

Но огонь фитильных зембуреков был слаб до того, что не достигал войск русского сардара, поэтому они спокойно и методично работали над созданием для себя земляной защиты. Изредка, впрочем, и зембуреки выхватывали из их рядов одиночек, которых и уносили – одних на перевязку, а других под последнее крестное знамение отца Афанасия.

Вечернюю зорю русский сардар пробил боевым залпом, направленным против Голубого Холма, где это приветствие унесло в могилу не один десяток людей. Гремели и оркестры, но недолго, так как все силы отряда напряженно работали над редутом и окопами. На ночь нужно было обезопасить себя от вылазки теке.

Три ручья, выходившие из Сакиз-Яба, получили названия. Великокняжеского, Опорного и Туркестанского. На первом осели ставропольцы и, оборудовав наскоро редут, повели из него первую параллель.

Ночь прошла, вопреки ожиданию, спокойно. Зембуреки постукивали, но без особенного рвения. На следующее утро самурцы увидели движение колонны со стороны Голубого Холма, посланной оттуда за тяжестями и за дальнобойной артиллерией. Она проходила не без грозной кичливости у самого юго-восточного фаса крепостных стен, приветствовавших ее усердной пальбой. Кроме того, группы наездников по-прежнему обняли ее со всех сторон, скрываясь врассыпную, когда им посылали недоброе приветствие из мелкой картечи.