Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Следы соломы втянулись в узкие переулочки, пропускавшие шеренгу всего из трех всадников. Колонне пришлось разветвиться по целой сети проходов и проломов. Вскоре орудия завязли в арыке.

Князю хотелось доложить еще раз о своих сомнениях Петрусевичу, но он уже постеснялся из простой деликатности. В самом деле, солома, очевидно, была только что рассыпана, к ней даже воробьи не успели слететься.

– Горобец, загляни за стенку, чего там земля сыпется? – приказал он наконец своему неизменному драбанту.

Но Горобец не успел заглянуть за стенку, как из-за нее поднялись целые линии мультуков с дымящимися фитилями. Грянул дружный залп. Пули шли в упор, промаха быть не могло. Колонна смешалась, торопливо спешилась и бросилась в рукопашную.

Петрусевич вскочил первым во двор, прилегавший к башне, а следом за ним бросился и князь с драгунами и казаками. Новый залп последовал со второго этажа башни, и Петрусевич пал тяжело раненным! На него тотчас же накинулась толпа текинцев, очевидно, знавших, какой крупный трофей дался им в руки.

– Эристов, спасите! – успел он выговорить, охваченный уже неприятельскими тисками.

– Драгуны!

С этим громовым восклицанием и с широким взмахом шашки князь ворвался в толпу теке. За ним врубился и Горобец. Несколько секунд они работали вдвоем. Раненые батыри валились над полумертвым генералом, переходившим в самый момент боя из рук одной стороны в руки другой.

– Не выдайте! – услышал князь уже предсмертное моление.

Драгуны не выдали. Еще несколько секунд длился поединок двух против толпы, пока не разрушилась стена под напором лавы из драгун и подоспевших казаков князя Голицына. Из башни осыпали их градом пуль. Но вот подоспели и туркестанцы.

С приливом новой лавы теке принуждены были оставить свой трофей и броситься внутрь башни. Там им предстояло только умереть, так как орудия, выпутавшись с неимоверными усилиями из завязей, могли уже работать шрапнелью.

Переходя тяжело раненным из рук в руки, Петрусевич умер. Поддерживая холодевший труп, князь Эристов продолжал командовать нападением на башню, как вдруг, сверх всякого ожидания, внезапно раздался сигнал отступления.

– Горнист, ты с ума сошел! – воскликнул князь, действительно вообразивший, что раненый горнист сошел моментально с ума, что вовсе не редкость во время боя. – Какое тут отступление, кто приказал?

Нашелся, однако, и начальник отступления. То был бранный воевода, прискакавший на замену убитому генералу.

Увы, печально было возвращение рекогносцировочного отряда! На его обратном пути образовался печальный кортеж. Одноколки Красного Креста были наполнены ранеными и убитыми. В числе последних лежал и майор Булыгин, только что вспоминавший про Тамбовскую губернию…

Томимый тяжелым предчувствием и прислушиваясь к долетавшим с севера выстрелам, командующий вообразил, что Петрусевич увлекся и бросился на штурм Голубого Холма. Не получая от него известий, он посылал ординарца за ординарцем и, наконец, в восемь часов утра послал уже формальный письменный приказ: «Действовать решительно, но не вовлекаться в штурм. Если бой не утихнет, – добавил он, – поспешу лично на помощь». Каково же было его душевное смятение, когда первый ответный ординарец доставил известие, что Петрусевич ранен, а следующий сообщил уже о его смерти. Схватив тогда первые попавшиеся под руку части, командующий ринулся с ними на север, не ожидая, что возле правофланговой он встретит отряд в расстройстве и отступлении.

Все подробности осады и битвы в садах были хорошо видны с северо-восточного фаса крепостной стены. Каждая ошибка противников отзывалась радостно не только в боевых сердцах, но и в сердцах женщин и детей. Разброд колонны в переулках вызывал у наблюдателей затаенное дыхание. Нет сомнения, неверные шли по пути неизбежной гибели.

Много принесли пользы в эти часы испытаний благочестивые люди: Суфи, Адиль, Керим-Берды-Ишан и прочие люди Писания. Суфи знал, как следует поступать в подобном критическом положении. Он образовал на стенах крепости духовное шествие с громогласным чтением Корана. Люди казанского образования пробовали было уклониться от этого торжества, но Суфи объявил, что он потребует в таком случае изгнания их из крепости.

В Коране есть немало песней, которыми пророк грозил своим противникам в войнах с корейшитами и вообще с людьми, не принявшими его откровения.

– «Мы гадали по полету птиц о вас, и если вы не перестанете сопротивляться, то мы побьем вас камнями. Мы назначим вам страшное наказание!» – провозглашал Суфи, обратившись лицом к месту битвы.

– «И пошлет на вас Аллах птиц Абабиле, которые будут бросать в вас камнями, наносящими знаки, начертанные на небе!» – продолжал Адиль, пуская и этот стих по ветру против гяуров.

Значение стихов было таково, что вскоре разнеслась весть, будто русский сардар убит, а неверные бегут, преследуемые клювами невидимых птиц Абабиле. Сардар видел в бинокль – подарок О’Донована – как неверные, подобрав убитых и раненых, торопились отойти к главным силам отряда.

Защитники башни уцелели все до одного. Куль-Батырь предстал перед сардаром с поднятой головой.

– «Когда ты захватишь врагов во время войны, то все сосуды земли наполни их кровью!» – вычитал Суфи из Корана в виде приветствия возвратившемуся победителю.

Привели пленных. Развязали мешки с отрубленными головами павших сербазов, которые и выставили на пиках частью на стенах, частью у кибиток победителей.

Однако и радостям бывает предел. В минуту наибольшего восторга всего Теке из стана неверных неожиданно взлетела масса чугуна, стали и свинца. Дрогнула земля, всколыхнулся воздух. Многие из бесстрашных бойцов, только что хвалившихся подвигами и новыми зазубринами на шашках, пали у подножия холма бездыханными трупами!

Улькан-хатун восторженно поделилась с миссис Холлидей всеми подробностями происшедшего боя.

– Почему тебя не радуют наши успехи? – допрашивала она. – Ведь наши успехи все равно что успехи инглези.

– Если я буду радоваться смерти человека, мои лекарства потеряют силу.

– Приходи по крайней мере посмотреть, как будут казнить пленных. Из кожи на их спине будут вырезать ремни.

Миссис Холлидей едва не выдала себя. Слезы у нее хлынули градом.

– Ханум, вы знаете, я христианка, – выговорила она с лихорадочной дрожью, – а Иисус, сын Марии, запретил нам, женщинам, подобные зрелища. Не принуждайте меня, пощадите!

Улькан-хатун была совершенно удовлетворена этим объяснением и даже сама не пошла любоваться истязаниями пленных.

Незадолго до осады выяснилось окончательно, что пушки королевы никогда не будут греметь со стен Голубого Холма. Истину эту признали все, кто над ней подумал. Прежде всего сардар потерял веру в инглези, а за ним и юз-баши, и джигиты стали отворачиваться от мистера Холлидея. Женщины отплевывались от него, как от нечистого животного; подросткам же доставляло особенное удовольствие приветствовать его эпитетом краснобородого шайтана.