Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

Жизнь пришлых русских, которые резко выделялись и в беспорядочной суете, охватившей Гёрус, обрастала молвой; пошли слухи, что это «новые мусульмане», хотя никто бы не смог объяснить, как это понимать. В дом к армянскому купцу зачастили татары, (тогда по-другому мусульманское население и не называли в России); чаще всего они искали у Андрея заступничества, просили сообщить самому царю о притеснениях, которые приходится им ежедневно терпеть; ему с удовольствием напевали народные песни, рассказывали сказки, и Андрей, не все понимая, наслаждался певучестью речи, мудростью изречений. Вновь и вновь барон утверждался в мысли, что народы, которых пренебрежительно именуют туземцами, по таланту своему, красоте и силе не уступают, а в чем-то и превосходят так называемые цивилизованные нации, и был несказанно рад этому.

Человек разносторонних дарований, образованнейший дворянин своего времени, прихотью судьбы сделавшийся богатым, Андрей в Петербурге помогал нелегальной организации деньгами, писал и издавал за границей популярные брошюры революционного характера, бесстрашно взялся провести террористический акт против царя. Покушение сорвалось, и, хотя барон был вне всяких подозрений, ему не захотелось продолжать свою деятельность, он стал разочаровываться в выбранных методах борьбы. Он жаждал настоящей схватки и если гибели, то гибели славной, с оружием в руках. И недаром самыми любимыми его поэтами были Байрон и Петефи, отдавшие свои жизни народу.

Но здесь, в Гёрусе, он стал чувствовать, что вязнет в собственной медлительности. Его попытки осторожно выведать о месторасположении Гачага Наби, нащупать какие-нибудь связи с ним встречали пугливое молчание. Более решительно действовать Андрей не мог; знал, что они с Людмилой давно под наблюдением капитана Кудейкина и его осведомителей, в первую очередь хозяина квартиры, армянского купца. Пока их не трогали, но только потому, что после внезапного отъезда Зубова, им покровительствовали офицеры, друзья полковника.

Тем не менее, вот они, странности человеческого характера, — Андрей, осторожничая даже со знакомыми, вдруг откровенно разговорился с человеком, которого вовсе не знал. Да еще с кем — с самим секретарем губернатора Гянджи. Дело было так.

Рустама Али давно мучало любопытство, очень хотелось посмотреть, что такое эти «новые мусульмане», с чего бы это русские проявляли такой интерес к местному населению; а потом в толпе не раз мелькала златокудрая головка Людмилы, и ему приятно было бы ощутить присутствие молодой красивой женщины, вдохнуть вновь аромат далекой петербургской жизни.

Секретарь действовал прямо, в своей обычной манере, которая никогда не казалась бестактной. Вошел в комнату Андрея, представился и внимательно, с приветливой улыбкой, посмотрел на «нового мусульманина». Перед ним стоял высокий, слегка сутулый мужчина с грустными, проницательными глазами.

— Чему обязан? — спросил он.

— Во-первых, местной скуке, во-вторых, доброму выражению вашего лица, в-третьих, признаюсь, любопытству. Я никогда не видел «новых мусульман».

В словах Рустама Али было столько подкупающей непринужденности и обаяния, что Андрей сам для себя неожиданно улыбнулся.

— Я бы сам хотел на них посмотреть. Но, к сожалению, не знаю, что это такое.

Через час секретарь губернатора уже весело болтал с Андреем и Людмилой, забавляя их остротой своих суждений. Они переговорили обо всем и, когда казалось, что все темы исчерпаны, Людмила мысленно ахнула. Барон открылся секретарю.

Он стал вспоминать какой-то пустяковый случай из петербургской жизни, увлекся своими воспоминаниями, рассказал чуть не всю историю своей судьбы, умолчав лишь о неудавшемся покушении на государя, и под конец заявил, что приехали они сюда не как праздные путешественники, у них одна цель присоединиться к Гачагу Наби. Сказав это, он грустно улыбнулся и произнес:

— Теперь и вы все знаете!

— Я знал это еще третьего дня, — ответил Рустам Али.

— Вот как! И что же?

— Я подумал, что если жизнь становится бременем, то ее лучше принести на алтарь свободы. Это единственно правильное решение.

— Вы не совсем меня правильно поняли. Жизнь для нас вовсе не бремя. Бремя — такая жизнь, какой я жил до сих пор, какой живу, какой буду жить, если не подышу воздухом борьбы.

— Такое желание трудно осуждать. Но и приветствовать я бы не стал, задумчиво проговорил секретарь губернатора. — Во всяком случае, я не вижу смысла в этой борьбе. Время больших революций не пришло. Каждый новый Пугачев или Гачаг Наби обречен на гибель. Империя — сила грозная.

— Вот потому, что она грозная и хочется с ней сразиться! — Андрей встал и прошелся по комнате. — Вы можете это называть как угодно — изменой Родине, преступлением против бога и царя, но у меня другие определения измены и преступности. Преступление видеть, как корчится в муках народ, и ничего не делать ради его защиты…

— Вы совершенно зря меня уговариваете. Или вы себя так уговариваете? Дело не в том, — сказал Рустам Али, тоже поднимаясь. — Дай бог вам удачи и теперешнего благородства во всем. Только имейте в виду: один человек совершенно точно знает о ваших намерениях, это тот самый сыщик, которого кличут здесь «оком его величества».

— У него нет никаких доказательств, — воскликнула встревоженная Людмила.

— Погодите, ему не нужно никаких доказательств, он не собирается причинить вам пока вреда. Напротив, он сделает все, чтобы вы нашли путь к Гачагу Наби. Потом он пойдет следом, и вы, сами того не зная, вместо помощи, причините этому герою вред.

— Спасибо, — сказал серьезно Андрей. — Я догадывался об этом, но теперь все для меня стало ясным.

— Прощайте, — произнес секретарь губернатора, пожал руку барону, кивнул Людмиле и вышел.

У калитки он едва не столкнулся с пропыленным драгунским офицером, который, спешившись, сразу направился в дом. Спросив, где живут русские, он решительно вошел, сухо представился и подал Андрею письмо.

— От кого?

— От полковника Зубова, — бесстрастно отвечал офицер. — Я должен был доставить вам его еще на той неделе, но меня задержали спешные дела.

— Боже, какая радость! — вспыхнула Людмила. — А где сейчас сам полковник?

— Полковника нет в живых, — отчеканил офицер, словно рапортовал об исходе боя командиру. — В Тифлисе устроили какую-то облаву, повели на расстрел трех безвинных людей. Полковник, а с ним два гусарских офицера заступились за них. Отбили, но сами уйти не сумели. Отстреливались из подвала. Зубов держался дольше всех.

Письмо выскользнуло из рук Людмилы, упало на колени. Андрей бросился к женщине. Офицер вышел, щелкнув каблуками.