Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа

— Почему?

— Да потому, что тогда и Гачаг Наби в ваших руках. А без атамана и вся шайка разбежится.

— А если Гачагу Наби все равно, что происходит с его смуглянкой? Может, у него уже другая?

Княгиня посмотрела на него снисходительно.

— Да вы уже начинаете забывать, что такое любовь, князь! Никогда он ее не покинет. Она, только она ваш главный козырь в этой игре. На нее и ставьте.

— Разумно, милая, — согласился губернатор после некоторого раздумья. Пожалуй, я так и поступлю. Мой ангел-хранитель снова нашел способ вывести нас из тупика.

— Сумели же вы достойно поговорить с Белобородовым и привести его в полное повиновение! — продолжала Клавдия Петровна, развивая свой несомненный успех.

И снова генерал склонился к ее ручке, чтобы выразить свою признательность любимой жене. А она тихо вздохнула.

Мы много говорили о Гачаге Наби, о его роли в народных волнениях. Но кто может сказать, какая доля души ало-оглы была поглощена идеей борьбы, а какая была попросту объята яркой и совершенно юношеской любовью к земной и прекрасной женщине? Потом — узнай мы точно, что любовь временами преобладала в его сердце и двигала его поступками — строго ли мы осудили бы Наби? Несомненно одно — когда Ало-оглы представлял себе тот прекрасный миг, в который его Хаджар покинет ворота душной тюрьмы и оденется так, словно она снова не гачаг, а нежная невеста: шелковое платье, узорный серебряный пояс, келагай, краешком которого можно прикрыть смеющиеся губы, — когда Наби представлял себе это, дыхание его становилось прерывистым и сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Ну какая преграда могла бы остановить его на избранном пути? Дробить скалы киркой — так дробить! И легендарный Фархад позавидовал бы его силе и выносливости в этом каторжном труде!

Именно потому и явился Наби в хижину Карапета, чтобы вложить всю свою мощь в самое неотложное сейчас дело… Может, он и понимал, что надо искать другие пути, но бездействовать — было выше его возможностей.

Камни так и сыпались под его рукой; после первого же удара они обвалились разом, словно бы не хотели ждать второго, еще более сокрушительного. Когда обломки породы заполнили весь подземный ход, Ало-оглы принимался таскать их к выходу, откуда уже нетрудно поднять все вывороченное из земли на поверхность. Потом он снова принимался махать киркой, и каждый его удар звонко отдавался в гулких недрах земли.

— Неужели Хаджар не слышит меня? — думалось Наби в иные минуты.

Самое поразительное, что и сердце Хаджар в эти мгновения билось сильнее то ли ее сверхчуткий слух действительно улавливал далекие сотрясения, то ли некие таинственные волны, идущие прямо от сердца к сердцу, заставляли ее услышать то, чего человеку обычному услышать невозможно, но она теряла покой и принималась вздыхать, как если бы ее Наби вдруг оказался здесь, совсем рядом.

Хорошо все же, что Ало-оглы не видел ее в эти минуты. Горькое зрелище открылось бы ему — возлюбленная сидела в углу темного каменного мешка, закрыв лицо руками, и от каждого движения сотрясающегося худенького тела тихо позванивали цепи.

Да, да, цепи! Потому что теперь, после приезда генерал-губернатора, дабы принять все меры предосторожности/ тюремщики сковали ее по рукам, и по ногам. Кроме того, у ее камеры был поставлен специальный сторож, который должен был дежурить, не отходя, днем и ночью.

И все-таки она была не бессильна! Простим ей минутную слабость, которую никто не мог видеть. Не будем забывать, что Хаджар, хоть и гачаг, но при этом женщина! И к тому же прекрасная…

Заслышав тайные содрогания сердца земли, Хаджар веселела, опускала руки, открывая посветлевшее лицо —: и прислушивалась. Она гордилась любовью, которая заставила Наби спуститься в темную штольню — и переживала из-за той опасности, которой он подвергал себя ради нее.

Ей казалось, что звуки, открывшиеся ей, может услышать каждый. И поэтому, когда удары усиливались, она принималась расхаживать по своей темнице, чтобы звон цепей заглушал слабый стук кирки возлюбленного.

А Наби в эти минуты громыхал по скалистым выступам в глубине подкопа со все возрастающей силой. Иногда ему казалось, что этот подземный путь не пройти никогда и надо бы не бросаться в эту затею с головой, а поискать иные возможности.

— Работай, работай руками, Наби! — говорил он себе, — но и о голове своей не забывай. Ей тоже не пристало сейчас прохлаждаться без дела. Проиграть этот бой нельзя. Лучше сразу бросить под ноги врагам свою шапку, признав, что утеряна честь и доблесть, а значит, что легендарного Гачага уже нет. Есть бывший чобан Наби, который не сумел стать никем другим, только расхвастался на все окрестности и опозорил честное имя своих отцов и прадедов.

И снова звенела его кирка, мерно взлетая и опускаясь вновь. Ах!

Ах! Ух! Ууух!

Пока грунт был помягче, кто только не побывал здесь, в подкопе! И Аллахверди работал, и Томас, и Гоги, и Андрей! Даже женщины, Людмила и Тамара, сделали все, что было им под силу.

Но теперь, когда впереди почти сплошь скала — никто не мог ничего поделать. Следовательно, он, Наби, должен суметь. Ведь не продлится эта проклятая каменная складка до самой тюрьмы! Ах! Ах! Ух!

Когда он останавливался на миг, чтобы перевести дыхание и прислушаться ему казалось, что он уже совсем у цели, что он даже слышит звон цепей, доносящийся из темницы. Ему казалось, что он уже ощущает дыхание возлюбленной, долетающее до него сквозь толщу камня!

И если кто-нибудь скажет, что это невозможно — мы вынуждены будем согласиться, указав при этом — да, невозможно, потому что никто из нас не Гачаг Наби и не ждет нас там, впереди, прекрасная Хаджар, жаждущая освобождения!

Он был герой — нельзя нам забывать это! Он был не такой, как все. Время возложило на его плечи безмерный груз — и он нес его достойно.

Какой смысл в спокойной, серенькой жизни, когда не знаешь ни треволнений, ни ярких страстей? Что толку, если долго и безмятежно катятся тусклые годы, которые, проходя, никакого следа за собой не оставляют? Лучше уж недолго прожить, но так, чтобы каждый день можно было посчитать за месяц! Вот потом и прикиньте, кто прожил дольше — хилый старец с морщинистым лицом, сидящий на камне у околицы селения, опершись на старый, отполированный его руками посох или юный джигит, сброшенный с коня шальной пулей во время жаркой схватки? Вот то-то.

Потому-то и оказался в этот момент в подкопе славный Ало-оглы, спустился в него так, что никто этого не успел заметить — ни хитрая толстушка Айкануш, недоумевавшая, куда делся случайный гость, ни Карапет, который уже снова подымал крышу утлой хижины своим богатырским храпом — словом, никто.